Неточные совпадения
Клим очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он
играл плохими игрушками только потому, что хорошие
у него отнимали бойкие дети, он дружился с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только
у Ивана.
Если
играли в саду, Дронов стоял
у решетки, опираясь о нее животом, всунув лицо между перекладин, стоял, покрикивая...
Сестры Сомовы жили
у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с девочками. Устав
играть, девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
Играя щипцами для сахара, мать замолчала, с легкой улыбкой глядя на пугливый огонь свечи, отраженный медью самовара. Потом, отбросив щипцы, она оправила кружевной воротник капота и ненужно громко рассказала, что Варавка покупает
у нее бабушкину усадьбу, хочет строить большой дом.
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала
у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки,
играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице,
у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал
играть кадриль в четыре руки с Таней.
— Есть
у меня знакомый телеграфист, учит меня в шахматы
играть. Знаменито
играет. Не старый еще, лет сорок, что ли, а лыс, как вот печка. Он мне сказал о бабах: «Из вежливости говорится — баба, а ежели честно сказать — раба. По закону естества полагается ей родить, а она предпочитает блудить».
Чугунные руки парня бестолково дробили ломом крепко слежавшийся кирпич старой стены; сила
у парня была большая, он
играл, хвастался ею, а старичок подзадоривал его, взвизгивая...
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял
у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка
играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
— Вы, Самгин, рассуждаете наивно.
У вас в голове каша. Невозможно понять: кто вы? Идеалист? Нет. Скептик? Не похоже. Да и когда бы вам, юноша, нажить скепсис? Вот
у Туробоева скептицизм законен; это мироощущение человека, который хорошо чувствует, что его класс
сыграл свою роль и быстро сползает по наклонной плоскости в небытие.
— Представь —
играю! — потрескивая сжатыми пальцами, сказал Макаров. — Начал по слуху, потом стал брать уроки… Это еще в гимназии. А в Москве учитель мой уговаривал меня поступить в консерваторию. Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей нет
у меня. Но — без музыки трудно жить, вот что, брат…
Усатый поляк исчез, оставив виолончель
у рояля. Спивак
играл фугу Баха; взглянув на вошедших темными кружками стекол, он покашлял и сказал...
— О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и теперь выслана куда-то под гласный надзор полиции! Ты — подумай: ведь она старше меня на шесть лет и все еще… Право же, мне кажется, что в этой борьбе с правительством
у таких людей, как Мария, главную роль
играет их желание отомстить за испорченную жизнь…
По воскресеньям, вечерами,
у дяди Хрисанфа собирались его приятели, люди солидного возраста и одинакового настроения; все они были обижены, и каждый из них приносил слухи и факты, еще более углублявшие их обиды; все они любили выпить и поесть, а дядя Хрисанф обладал огромной кухаркой Анфимовной, которая пекла изумительные кулебяки. Среди этих людей было два актера, убежденных, что они
сыграли все роли свои так, как никто никогда не
играл и уже никто не
сыграет.
У стола дьякон, обучая Макарова
играть на гитаре, говорил густейшим басом...
Лидия сидела
у рояля,
играя «Песнь Сольвейг».
— Грубоватость, — подсказала женщина, сняв с пальца наперсток,
играя им. — Это
у него от недоверия к себе. И от Шиллера, от Карла Моора, — прибавила она, подумав, покачиваясь на стуле. — Он — романтик, но — слишком обремененный правдой жизни, и потому он не будет поэтом.
У него одно стихотворение закончено так...
— Беспутнейший человек этот Пуаре, — продолжал Иноков, потирая лоб, глаза и говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса на дворе. — Я даю ему уроки немецкого языка.
Играем в шахматы. Он холостой и — распутник. В спальне
у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но на стенах развешаны в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
Появлялся он
у Варвары изредка, ненадолго, уже не
играл на гитаре, не пел дуэты с Маракуевым.
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он читал в пошлом «Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную дома свиданий в краже
у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра
играла роль не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
— Может быть, но — все-таки! Между прочим, он сказал, что правительство, наверное, откажется от административных воздействий в пользу гласного суда над политическими. «Тогда, говорит, оно получит возможность показать обществу, кто
у нас
играет роли мучеников за правду. А то, говорит,
у нас слишком любят арестантов, униженных, оскорбленных и прочих, которые теперь обучаются, как надобно оскорбить и унизить культурный мир».
В чистеньком городке, на тихой, широкой улице с красивым бульваром посредине, против ресторана, на веранде которого, среди цветов,
играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где на широком диване
у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Я его дразню: «Перестаньте бурбошку
играть, это
у вас от скуки, а в сущности, вы не плохой парень, хотя — пехота».
Она открыла дверь, впустив в коридор свет из комнаты. Самгин видел, что лицо
у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и в светлых глазах неласково
играли голубые искры.
Она произносила слова вкусной русской речи с таким удовольствием, что Самгин заподозрил: слова для нее приятны независимо от смысла, и она любит
играть ими. Ей нравится роль купчихи, сытой, здоровой бабы. Конечно,
у нее есть любовники, наверное, она часто меняет их.
— Отец мой несчастливо в карты
играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает маме разбавлять молоко водой, —
у нас было две коровы. Мама продавала молоко, она была честная, ее все любили, верили ей. Если б ты знал, как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять. Ну, вот, и мне тоже стыдно, когда я плохо пою, — понял?
— Я спросила
у тебя о Валентине вот почему: он добился
у жены развода,
у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют,
играют, ну и все прочее.
Четверо крупных людей умеренно пьют пиво, окутывая друг друга дымом сигар; они беседуют спокойно, должно быть, решили все спорные вопросы.
У окна два старика, похожие друг на друга более, чем братья, безмолвно
играют в карты. Люди здесь угловаты соответственно пейзажу. Улыбаясь, обнажают очень белые зубы, но улыбка почти не изменяет солидно застывшие лица.
В течение ближайших дней он убедился, что действительно ему не следует жить в этом городе. Было ясно: в адвокатуре местной, да, кажется, и
у некоторых обывателей, подозрительное и враждебное отношение к нему — усилилось. Здоровались с ним так, как будто, снимая шапку, оказывали этим милость, не заслуженную им. Один из помощников, которые приходили к нему
играть в винт, ответил на его приглашение сухим отказом. А Гудим, встретив его в коридоре суда, крякнул и спросил...
—
У него силы нет, — тихо говорила Тося. — А еще летом он
у нас на даче замечательно
играл, особенно на рояле.
— Одни
играют в карты, другие словами, а вы — молчите, точно иностранец. А лицо
у вас — обыкновенное, и человек вы, должно быть, сухой, горячий, упрямый — да?
— Ну, что же, спать, что ли? — Но, сняв пиджак, бросив его на диван и глядя на часы, заговорил снова: — Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной книги. — Петя Струве с товарищами изготовил. Говорят: сочинение на тему «
играй назад!». Он ведь еще в 901 году приглашал «назад к Фихте», так вот… А вместе с этим
у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
— На бирже будем
играть, ты и я.
У меня верная рука есть, человек неограниченных возможностей, будущий каторжник или — самоубийца. Он — честный, но сумасшедший. Он поможет нам сделать деньги.
— Где же?
У нас — не
играл. Говорит — учился в консерватории, хотел концерты давать.
—
У нас, на даче, был такой мужичок, он смешно говорил: «В городе все
играют и каждый человек приспособлен к своей музыке».
Но он сказал: «Нет, Лена, вы — для оперетки, для водевиля, но оперетку — не люблю, водевилей
у меня не
играют».
Клим Иванович был удовлетворен своим выступлением, кумовья все больше нравились ему, он охотно сел
играть,
играл счастливо, выиграл 83 рубля, и, когда прятал деньги, —
у него даже мелькнуло подозрение...
В длинном этом сарае их было человек десять, двое сосредоточенно
играли в шахматы
у окна, один писал письмо и, улыбаясь, поглядывал в потолок, еще двое в углу просматривали иллюстрированные журналы и газеты, за столом пил кофе толстый старик с орденами на шее и на груди, около него сидели остальные, и один из них, черноусенький, с кошечьим лицом, что-то вполголоса рассказывал, заставляя старика усмехаться.