Неточные совпадения
Это было очень хорошо, потому что
жить в одной комнате с братом
становилось беспокойно и неприятно.
Дядя, видимо, был чем-то доволен. Его сожженное лицо посветлело,
стало костлявее, но глаза смотрели добродушней, он часто улыбался. Клим знал, что он собирается уехать в Саратов и
жить там.
Клим вышел на улицу, и ему
стало грустно. Забавные друзья Макарова, должно быть, крепко любят его, и
жить с ними — уютно, просто. Простота их заставила его вспомнить о Маргарите — вот у кого он хорошо отдохнул бы от нелепых тревог этих дней. И, задумавшись о ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка незаметно выросла в глазах его, но выросла где-то в стороне от Лидии и не затемняя ее.
— И пьет. Вообще тут многие
живут в тревожном настроении, перелом души! — продолжал Дмитрий все с радостью. — А я, кажется,
стал похож на Дронова: хочу все знать и ничего не успеваю. И естественник, и филолог…
Сбивая щелчками ногтя строй окурков со стола на пол, он
стал подробно расспрашивать Клима о том, как
живут в его городе, но скоро заявил, почесывая подбородок сквозь бороду и морщась...
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли
жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она
стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
Петербург
становился еще неприятнее оттого, что в нем
жила Нехаева.
Гриша, когда
жил там, присмотрелся к нему и
стал при каждой встрече вставать пред ним на руки, вверх ногами.
Ветер брызгал в лицо каплями дождя, тепленькими, точно слезы Нехаевой. Клим взял извозчика и, спрятавшись под кожаным верхом экипажа, возмущенно подумал, что Лидия
становится для него наваждением, болезнью, мешает
жить.
— Представь — играю! — потрескивая сжатыми пальцами, сказал Макаров. — Начал по слуху, потом
стал брать уроки… Это еще в гимназии. А в Москве учитель мой уговаривал меня поступить в консерваторию. Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей нет у меня. Но — без музыки трудно
жить, вот что, брат…
Но и за эту
статью все-таки его устранили из университета, с той поры, имея чин «пострадавшего за свободу», он
жил уже не пытаясь изменять течение истории, был самодоволен, болтлив и, предпочитая всем напиткам красное вино, пил, как все на Руси, не соблюдая чувства меры.
В этих мыслях, неожиданных и обидных, он
прожил до вечера, а вечером явился Макаров, расстегнутый, растрепанный, с опухшим лицом и красными глазами. Климу показалось, что даже красивые, крепкие уши Макарова
стали мягкими и обвисли, точно у пуделя. Дышал он кабаком, но был трезв.
Оживление ее показалось Климу подозрительным и усилило состояние напряженности, в котором он
прожил эти два дня, он
стал ждать, что Лидия скажет или сделает что-нибудь необыкновенное, может быть — скандальное.
С той поры он почти сорок лет
жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за
статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в
статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
Если б он
жил, он, конечно,
стал бы революционером…
Самгин пробовал передать это впечатление Варваре, но она
стала совершенно глуха к его речам, и казалось, что она
живет в трепетной радости птенца, который, обрастая перьями, чувствует, что и он тоже скоро начнет летать.
— Н-да, так вот этот щедрословный человек внушал, конечно, «сейте разумное, доброе» и прочее такое, да вдруг, знаете, женился на вдове одного адвоката, домовладелице, и тут, я вам скажу, в два года такой скучный
стал, как будто и родился и всю жизнь
прожил в Орле.
— Затем выбегает в соседнюю комнату,
становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле
пожить минуточку вниз головою».
«И все-таки приходится
жить для того, чтоб такие вот люди что-то значили», — неожиданно для себя подумал Самгин, и от этого ему
стало еще холодней и скучней.
Варвара — чужой человек. Она
живет своей, должно быть, очень легкой жизнью. Равномерно благодушно высмеивает идеалистов, материалистов. У нее выпрямился рот и окрепли губы, но слишком ясно, что ей уже за тридцать. Она
стала много и вкусно кушать. Недавно дешево купила на аукционе партию книжной бумаги и хорошо продала ее.
— Он — двоюродный брат мужа, — прежде всего сообщила Лидия, а затем, в тоне осуждения, рассказала, что Туробоев служил в каком-то комитете, который называл «Комитетом Тришкина кафтана», затем ему предложили место земского начальника, но он сказал, что в полицию не пойдет. Теперь пишет непонятные
статьи в «Петербургских ведомостях» и утверждает, что муза редактора — настоящий нильский крокодил, он
живет в цинковом корыте в квартире князя Ухтомского и князь пишет передовые
статьи по его наущению.
— А знаешь, — здесь Лидия Варавка
живет, дом купила. Оказывается — она замужем была, овдовела и — можешь представить? — ханжой
стала, занимается религиозно-нравственным возрождением народа, это — дочь цыганки и Варавки! Анекдот, брат, — верно? Богатая дама. Ее тут обрабатывает купчиха Зотова, торговка церковной утварью, тоже, говорят, сектантка, но — красивейшая бабища…
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила Марина, гремя ключами,
становясь против его. И, каждым словом удивляя его, она деловито предложила: не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где
жить…
— Ну, конечно, — сказала Марина, кивнув головой. — Долго
жил в обстановке, где ко всему привык и уже не замечал вещей, а теперь все вещи
стали заметны, лезут в глаза, допытываются: как ты поставишь нас?
Самгин был уверен, что настроением Безбедова
живут сотни тысяч людей — более умных, чем этот голубятник, и нарочно, из антипатии к нему, для того, чтоб еще раз убедиться в его глупости,
стал расспрашивать его: что же он думает? Но Безбедов побагровел, лицо его вспухло, белые глаза свирепо выкатились; встряхивая головой, растирая ладонью горло, он спросил...
«Все — было, все — сказано». И всегда будет
жить на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной
становился тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
«Я не Питер Шлемиль и не буду страдать, потеряв свою тень. И я не потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за собою тень, которая
становится все тяжелее. Я уже
прожил половину срока жизни, имею право на отдых. Какой смысл в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл жизни?.. Смешно в моем возрасте ставить “детские вопросы”».
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась в пепел. После этого ему
стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он
жил в этом огромном городе. В сущности — город неприятный, избалован богатыми иностранцами,
живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он
стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь умеет шлифовать людей. Странный день
прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за границу, буду писать мемуары или — роман».
— Да, вот — вернулся. В деревне, Клим Иваныч, тяжело
стало жить, да и боязно.
Покуривая, он снова
стал читать план и нашел, что — нет, нельзя давать слишком много улик против Безбедова, но необходимо, чтоб он знал какие-то Маринины тайны, этим знанием и будет оправдано убийство Безбедова как свидетеля, способного указать людей, которым Марина мешала
жить.
Но с той поры, как социал-демократия Германии получила большинство в рейхстаге и Шейдеман сел в кресло председателя, — Клим Иванович Самгин вспомнил, что он
живет в эпоху, когда возможны фигуры Жореса, Вандервельде, Брантинга, Пабло Иглезиаса, Евгения Дебса, Бебеля и еще многих, чьи имена уже
стали достоянием истории.
— Я солому вожу раненым. Жду вот бабу свою, она деньги получает… А они уже и не нужны, деньги… Плохо, ваше благородие. Жалобно
стало жить…