Неточные совпадения
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков
на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа в своем праве
жить так, как он
живет.
Как раньше, Любаша начала устраивать вечеринки, лотереи в пользу ссыльных,
шила им белье, вязала носки, шарфы;
жила она переводами
на русский язык каких-то романов, пыталась понять стихи декадентов, но говорила, вздыхая...
Марина не ответила. Он взглянул
на нее, — она сидела, закинув руки за
шею; солнце, освещая голову ее, золотило нити волос, розовое ухо, румяную щеку; глаза Марины прикрыты ресницами, губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся
на ее лицо, фигуру. И еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она
живет?»
По грубости кожи, глубоким морщинам, резкообозначенным
жилам на шее, лице и руках, по неестественной сутуловатости и кривому, дугообразному положению ног видно было, что вся жизнь его прошла в непосильной, слишком тяжелой работе.
Матрёна, видя, что у него напрягаются
жилы на шее и глаза блещут гневом, — молчала, молчала долго, демонстративно не отвечая на вопросы мужа, гнев которого гас так же быстро, как и вспыхивал.
Неточные совпадения
— Как не поедем? — покраснев и тотчас же закашлявшись, сказал Петров, отыскивая глазами жену. — Анета, Анета! — проговорил он громко, и
на тонкой белой
шее его, как веревки, натянулись толстые
жилы.
Известно, что есть много
на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила
на свет, сказавши: «
Живет!» Такой же самый крепкий и
на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх,
шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел
на того, с которым говорил, но всегда или
на угол печки, или
на дверь.
На голове ее был красный шелковый платок; жемчуги или бусы в два ряда украшали ее наушники; две-три длинные, все в завитках, кудри выпадали из-под них
на ее высохшую
шею с натянувшимися
жилами.
Для нее любить — значило дышать,
жить, не любить — перестать дышать и
жить.
На вопросы его: «Любишь ли? Как?» — она, сжав ему крепко
шею и стиснув зубы, по-детски отвечала: «Вот так!» А
на вопрос: «Перестанешь ли любить?» — говорила задумчиво: «Когда умру, так перестану».
— Когда я
жила с матушкой… я думала, отчего это никто не может знать, что с ним будет; а иногда и видишь беду — да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?.. Потом я думала, что я ничего не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я не умею играть
на фортепьяно, не умею рисовать, я даже
шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень скучно.