Неточные совпадения
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка сын помещика, родился
в Кишиневе, учился
в Петербурге и Вене, затем приехал сюда
в город и
живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову, тот, тряхнув
головой, пробормотал...
Доктора повели спать
в мезонин, где
жил Томилин. Варавка, держа его под мышки, толкал
в спину
головою, а отец шел впереди с зажженной свечой. Но через минуту он вбежал
в столовую, размахивая подсвечником, потеряв свечу, говоря почему-то вполголоса...
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал
в сторону той улицы, где
жил Макаров, и скоро
в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята
в уровень
головы, и, хотя Клим не видел
в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
С неотразимой навязчивостью вертелась
в голове мысль, что Макаров
живет с Лидией так, как сам он
жил с Маргаритой, и, посматривая на них исподлобья, он мысленно кричал...
Осторожно разжав его руки, она пошла прочь. Самгин пьяными глазами проводил ее сквозь туман.
В комнате, где
жила ее мать, она остановилась, опустив руки вдоль тела, наклонив
голову, точно молясь. Дождь хлестал
в окна все яростнее, были слышны захлебывающиеся звуки воды, стекавшей по водосточной трубе.
— Затем выбегает
в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя
в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха
в деле
пожить минуточку вниз
головою».
У дома, где
жил и умер Пушкин, стоял старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», — сивобородый старик
в женской ватной кофте, на
голове у него трепаная шапка, он держал
в руке обломок кирпича.
Самгин, оглядываясь, видел бородатые и бритые, пухлые и костлявые лица мужчин, возбужденных счастьем
жить, видел разрумяненные мордочки женщин, украшенных драгоценными камнями, точно иконы, все это было окутано голубоватым туманом, и
в нем летали, подобно ангелам, белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные и лысые
головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
Когда Самгин сказал ей, что намерен
жить в провинции, она, опустив
голову, откликнулась не сразу, заставив его подумать: «Сейчас начнется нечто неприятное, фальшивое!» Но он ошибся.
— Ну, конечно, — сказала Марина, кивнув
головой. — Долго
жил в обстановке, где ко всему привык и уже не замечал вещей, а теперь все вещи стали заметны, лезут
в глаза, допытываются: как ты поставишь нас?
Самгин был уверен, что настроением Безбедова
живут сотни тысяч людей — более умных, чем этот голубятник, и нарочно, из антипатии к нему, для того, чтоб еще раз убедиться
в его глупости, стал расспрашивать его: что же он думает? Но Безбедов побагровел, лицо его вспухло, белые глаза свирепо выкатились; встряхивая
головой, растирая ладонью горло, он спросил...
Прошло человек тридцать каменщиков, которые воздвигали пятиэтажный дом
в улице, где
жил Самгин, почти против окон его квартиры, все они были, по Брюсову, «
в фартуках белых». Он узнал их по фигуре артельного старосты, тощего старичка с
голым черепом, с плюшевой мордочкой обезьяны и пронзительным голосом страдальца.
Неточные совпадения
В голове его мелькал какой-то рай,
в котором
живут добродетельные люди, делают добродетельные дела и достигают добродетельных результатов.
Он спал на
голой земле и только
в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под
головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил
в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи
жилы.
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При словах мужика о том, что Фоканыч
живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились
в его
голове, ослепляя его своим светом.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим
жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Собакевич, покачав
головою. — Вы посудите, Иван Григорьевич: пятый десяток
живу, ни разу не был болен; хоть бы горло заболело, веред или чирей выскочил… Нет, не к добру! когда-нибудь придется поплатиться за это. — Тут Собакевич погрузился
в меланхолию.