Неточные совпадения
По ее рассказам, нищий этот был великий грешник и злодей,
в голодный год он продавал людям муку с песком, с известкой, судился за это, истратил все деньги
свои на подкупы судей и хотя мог бы
жить в скромной бедности, но вот нищенствует.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис, стоя
в углу, за сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так, что его шатало из стороны
в сторону, а плечи его дрожали, точно у слезоточивой Вари Сомовой, которая
жила безмолвно и как тень
своей бойкой сестры. Клим хотел подойти к Варавке, но не решился, да и приятно было видеть, что Борис плачет, полезно узнать, что роль обиженного не так уж завидна, как это казалось.
— Подруги упрекают меня, дескать — польстилась девушка на деньги, — говорила Телепнева, добывая щипчиками конфекты из коробки. — Особенно язвит Лидия, по ее законам необходимо
жить с милым и чтобы —
в шалаше. Но — я бытовая и водевильная, для меня необходим приличный домик и
свои лошади. Мне заявлено: «У вас, Телепнева, совершенно отсутствует понимание драматизма». Это сказал не кто-нибудь, а — сам, он, который сочиняет драмы. А с милым без драмы — не
прожить, как это доказано
в стихах и прозе…
Пониже дачи Варавки
жил доктор Любомудров;
в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и толстой женой
своей. Все трое мужчин вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
А вообще Самгин
жил в тихом умилении пред обилием и разнообразием вещей, товаров, созданных руками вот этих, разнообразно простеньких человечков, которые не спеша ходят по дорожкам, посыпанным чистеньким песком, скромно рассматривают продукты трудов
своих, негромко похваливают видимое, а больше того вдумчиво молчат.
С той поры он почти сорок лет
жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал
в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки
своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила
в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора
в ряды людей неблагонадежных.
— Не отрицаю, и
в этой плесени есть
своя красота, но — пора проститься с нею, если мы хотим
жить.
В театрах, глядя на сцену сквозь стекла очков, он думал о необъяснимой глупости людей, которые находят удовольствие
в зрелище
своих страданий,
своего ничтожества и неумения
жить без нелепых драм любви и ревности.
Были часы, когда Климу казалось, что он нашел
свое место,
свою тропу. Он
жил среди людей, как между зеркал, каждый человек отражал
в себе его, Самгина, и
в то же время хорошо показывал ему
свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима на себя как на человека умного, проницательного и своеобразного. Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
Ему нравилось, что эти люди построили жилища
свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила
в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа
в своем праве
жить так, как он
живет.
«Да, здесь умеют
жить», — заключил он, побывав
в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а страну
свою знали, точно книгу стихов любимого поэта.
В последний вечер пред отъездом
в Москву Самгин сидел
в Монастырской роще, над рекою, прислушиваясь, как музыкально колокола церквей благовестят ко всенощной, — сидел, рисуя будущее
свое: кончит университет, женится на простой, здоровой девушке, которая не мешала бы
жить, а
жить надобно
в провинции,
в тихом городе, не
в этом, где слишком много воспоминаний, но
в таком же вот, где подлинная и грустная правда человеческой жизни не прикрыта шумом нарядных речей и выдумок и где честолюбие людское понятней, проще.
Возвратясь
в Москву, он остановился
в меблированных комнатах, где
жил раньше, пошел к Варваре за вещами
своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули
в спину, она протянула ему руки, улыбаясь, выкрикивая веселые слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом
своей радости.
Зачем ему эти поля, мужики и вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы,
в которых так легко исчезает сознание внутренней свободы и права
жить по
своим законам, теряется ощущение
своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями чужих мыслей?
— Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне у собаки блох вычесывать, — это я про
свою должность. Ведь — что такое вор, Клим Иванович, если правду сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно — есть ребята, застарелые
в преступности. Но ведь все
живем по нужде, а не по евангелию. Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю…
«Сыты», — иронически подумал он, уходя
в кабинет
свой, лег на диван и задумался: да, эти люди отгородили себя от действительности почти непроницаемой сеткой слов и обладают завидной способностью смотреть через ужас реальных фактов
в какой-то иной ужас, может быть, только воображаемый ими, выдуманный для того, чтоб удобнее
жить.
Потом он думал еще о многом мелочном, — думал для того, чтоб не искать ответа на вопрос: что мешает ему
жить так, как
живут эти люди? Что-то мешало, и он чувствовал, что мешает не только боязнь потерять себя среди людей,
в ничтожестве которых он не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым
своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о
своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил о кочегаре, о рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о том, как старичок стучал камнем
в стену дома, где
жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо больше, чем знал о нем.
—
В Полтавской губернии приходят мужики громить имение. Человек пятьсот. Не
свои — чужие;
свои живут, как у Христа за пазухой. Ну вот, пришли, шумят, конечно. Выходит к ним старик и говорит: «Цыцте!» — это по-русски значит: тише! — «Цыцте, Сергий Михайлович — сплять!» — то есть — спят. Ну-с, мужики замолчали, потоптались и ушли! Факт, — закончил он квакающим звуком успокоительный рассказ
свой.
— Какой надоедный визгун! — сказала Алина, рассматривая
в зеркальце
свой левый глаз. — И — врет! Не — честно, а вместе
живут.
«Поярков», — признал Клим, входя
в свою улицу. Она встретила его шумом работы, таким же, какой он слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская
в памяти
своей жильцов этой улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше
жила в доме Варвары, а теперь — рядом с ним.
И то, что за всеми его старыми мыслями
живет и наблюдает еще одна, хотя и неясная, но, может быть, самая сильная, возбудило
в Самгине приятное сознание
своей сложности, оригинальности, ощущение
своего внутреннего богатства.
Давно уже и незаметно для себя он сделал из опыта
своего, из прочитанных им романов умозаключение, не лестное для женщин: везде, кроме спальни, они мешают
жить, да и
в спальне приятны ненадолго.
Самгин отметил, что она говорит о муже тоном девицы из зажиточной мещанской семьи, как будто она до замужества
жила в глухом уезде, по счастливому случаю вышла замуж за богатого интересного купца
в губернию и вот благодарно, с гордостью вспоминает о
своей удаче. Он внимательно вслушивался: не звучит ли
в словах ее скрытая ирония?
— Попы, но невежеству
своему, зовут кормщиков — христами, кормщиц — богородицами. А организация, — как ты сказал, — есть церковь, и немалая,
живет почти
в четырех десятках губерний,
в рассеянии, — покамест, до времени…
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу
своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который
жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах
своих и скрипел: мы — аграрная страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «
В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то
в этом роде.
— Вообще — скучновато. Идет уборка после домашнего праздника, людишки переживают похмелье, чистятся, все хорошенькое, что вытащили для праздника из нутра
своего, — прячут смущенно. Догадались, что вчера вели себя несоответственно званию и положению. А начальство все старается о упокоении, вешает злодеев. Погодило бы душить, они сами выдохнутся. Вообще,
живя в провинции, представляешь себе центральных людей… ну, богаче, что ли, с начинкой более интересной…
— Нимало не сержусь, очень понимаю, — заговорила она спокойно и как бы вслушиваясь
в свои слова. —
В самом деле: здоровая баба
живет без любовника — неестественно. Не брезгует наживать деньги и говорит о примате духа. О революции рассуждает не без скепсиса, однако — добродушно, — это уж совсем чертовщина!
Европейцы не беседуют между собой на темы наши, они уже благоустроены: пьют, едят, любят, утилизируют наше сырье, хлебец наш кушают,
живут себе помаленьку, а для разговора выбирают
в парламенты соседей
своих, которые почестолюбивее, поглупее.
«Греки — правы:
жить в бочке, ограничивать
свои потребности — это ниже человеческого достоинства.
В цинизме есть общее с христианской аскезой…»
«Я не Питер Шлемиль и не буду страдать, потеряв
свою тень. И я не потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за собою тень, которая становится все тяжелее. Я уже
прожил половину срока жизни, имею право на отдых. Какой смысл
в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл жизни?.. Смешно
в моем возрасте ставить “детские вопросы”».
В этом настроении он
прожил несколько ненастных дней, посещая музеи, веселые кабачки Монпарнаса, и,
в один из вечеров, сидя
в маленьком ресторане, услыхал за
своей спиною русскую речь...
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их
в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась
в пепел. После этого ему стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он
жил в этом огромном городе.
В сущности — город неприятный, избалован богатыми иностранцами,
живет напоказ и обязывает к этому всех
своих людей.
Самгин
прожил в Париже еще дней десять, настроенный, как человек, который не может решить, что ему делать. Вот он поедет
в Россию,
в тихий мещанско-купеческий город, где люди, которых встряхнула революция, укладывают
в должный, знакомый ему, скучный порядок
свои привычки, мысли, отношения — и где Марина Зотова будет развертывать пред ним
свою сомнительную, темноватую мудрость.
В мозге Самгина образовалась некая неподвижная точка, маленькое зеркало, которое всегда, когда он желал этого, показывало ему все, о чем он думает, как думает и
в чем его мысли противоречат одна другой. Иногда это свойство разума очень утомляло его, мешало
жить, но все чаще он любовался работой этого цензора и привыкал считать эту работу оригинальнейшим свойством психики
своей.
—
Живут мужики, как завоеванные, как
в плену, ей-богу! Помоложе которые — уходят, кто куда, хоша теперь пачпорта трудно дают. А которые многосемейные да лошаденку имеют, ну, они стараются удержаться на
своем горе.
— Пожалуй, это только у нас. Замечательно. «Душу отвести» — как буяна
в полицию. Или — больную
в лечебницу. Как будто даже смешно. Отвел человек куда-то душу
свою и
живет без души. Отдыхает от нее.
— Должно быть, есть люди, которым все равно, что защищать. До этой квартиры мы с мужем
жили на Бассейной,
в доме, где квартировала графиня или княгиня — я не помню ее фамилии, что-то вроде Мейендорф, Мейенберг, вообще — мейен. Так эта графиня защищала право
своей собачки гадить на парадной лестнице…
«
Жил в пустом месте и вот наполняет его
своими измышлениями», — настойчиво повторял Клим Самгин, слушая.