Неточные совпадения
— Дарвин — дьявол, — громко
сказала его
жена; доктор кивнул головой так, как будто его ударили по затылку, и тихонько буркнул...
— Держите ее, что вы? — закричала мать Клима, доктор тяжело отклеился от стены, поднял
жену, положил на постель, а сам сел на ноги ее,
сказав кому-то...
Мать
сказала, что Сомовы поссорились, что у
жены доктора сильный нервный припадок и ее пришлось отправить в больницу.
Но Клим почему-то не поверил ей и оказался прав: через двенадцать дней
жена доктора умерла, а Дронов по секрету
сказал ему, что она выпрыгнула из окна и убилась. В день похорон, утром, приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя в стороне, курил сигару и ругался с нищими.
Немая и мягонькая, точно кошка,
жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко
сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Климу хотелось уйти, но он находил, что было бы неловко оставить дядю. Он сидел в углу у печки, наблюдая, как
жена писателя ходит вокруг стола, расставляя бесшумно чайную посуду и посматривая на гостя испуганными глазами. Она даже вздрогнула, когда дядя Яков
сказал...
— Мне вредно лазить по лестницам, у меня ноги болят, —
сказал он и поселился у писателя в маленькой комнатке, где жила сестра
жены его. Сестру устроили в чулане. Мать нашла, что со стороны дяди Якова бестактно жить не у нее, Варавка согласился...
Ставни окон были прикрыты, стекла — занавешены, но
жена писателя все-таки изредка подходила к окнам и, приподняв занавеску, смотрела в черный квадрат! А сестра ее выбегала на двор, выглядывала за ворота, на улицу, и Клим слышал, как она, вполголоса, успокоительно
сказала сестре...
— В библии она прочитала: «И вражду положу между тобою и между
женою». Она верит в это и боится вражды, лжи. Это я думаю, что боится. Знаешь — Лютов
сказал ей: зачем же вам в театрах лицедействовать, когда, по природе души вашей, путь вам лежит в монастырь? С ним она тоже в дружбе, как со мной.
— Губернатор приказал выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией о лотерее, которую
жена его устроила в пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила полиция, требовали, чтоб я
сказала, где он. Но — ведь я же не знаю! Не верят.
Пришел Спивак, наклонился к
жене и
сказал...
—
Жена тоже не верит, —
сказал Спивак, вычерчивая пальцем в воздухе сложный узор. — Но я — знаю: осенью. Вы думаете — боюсь? Нет. Но — жалею. Я люблю учить музыке.
— Человек от людей, —
сказал Клим, подходя к
жене. — Вот именно: от людей, да! Но я тоже немножко опьянел.
— Возможно, — пробормотал Самгин, отягченный своими думами. Он был очень доволен, когда
жена спряталась в постель и,
сказав со вздохом: «Но до чего красива Алина!» — замолчала.
Самгин тоже засмеялся, но
жена нетерпеливо
сказала ему...
— Вы ни в каком случае не рассказывайте это
жене, — строго
сказал Самгин. — Потом, со временем, я сам
скажу.
— Так —
жене я сам
скажу.
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что не заметил, как вошла
жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов, встав на ноги, оправляя куртку,
сказал, явно довольный чем-то...
— Гм, —
сказал Самгин, пытаясь вспомнить свою речь к дяде Мише и понять, чем она обрадовала его, чем вызвала у
жены этот новый, уговаривающий тон.
Самгин внимательно заглянул в лицо
жены, она кивнула головою и ласково
сказала...
— Сколько раз я говорила тебе это, — отозвалась Варвара; вышло так, как будто она окончила его фразу. Самгин посмотрел на нее, хотел что-то
сказать, но не
сказал ничего, отметил только, что
жена пополнела и, должно быть, от этого шея стала короче у нее.
«Не к тебе, — повторил он слова
жены. — Другая
сказала бы: не к нам».
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели
жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно
сказала...
«Да, она становится все более чужим человеком, — подумал Самгин, раздеваясь. — Не стоит будить ее, завтра
скажу о Сипягине», — решил он, как бы наказывая
жену.
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа
жены с гостем принимала характер состязания уже не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин
сказал...
Идти в спальню не хотелось, возможно, что
жена еще не спит. Самгин знал, что все, о чем говорил Кутузов, враждебно Варваре и что мина внимания, с которой она слушала его, — фальшивая мина. Вспоминалось, что, когда он
сказал ей, что даже в одном из «правительственных сообщений» признано наличие революционного движения, — она удивленно спросила...
— Постой, —
сказал он, отирая руку о колено, — погоди! Как же это? Должен был трубить горнист. Я — сам солдат! Я — знаю порядок. Горнист должен был сигнал дать, по закону, — сволочь! — Громко всхлипнув, он матерно выругался. — Василья Мироныча изрубили, — а? Он
жену поднимал, тут его саблей…
— Тут, знаешь, убивали, —
сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью
жены и ее гостей — страх.
— Оставь меня в покое, — строго
сказал Самгин и быстро пошел в спальню за бельем для постели себе; ему удалось сделать это, не столкнувшись с
женой, а утром Анфимьевна, вздыхая, сообщила ему...
У него было круглое лицо в седой, коротко подстриженной щетине, на верхней губе щетина — длиннее, чем на подбородке и щеках, губы толстые и такие же толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями — мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул в лицо Самгина, осмотрел рябого, его
жену, вынул из кармана толстого пальто сверток бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и
сказал...
— Вы, однако, не доктор, — приставал рябой.
Жена дала ему конфету,
сказав...
Когда он наклонился поцеловать ее руку, Марина поцеловала его в лоб, а затем, похлопав его по плечу,
сказала, как
жена мужу...
«Дома у меня — нет, — шагая по комнате, мысленно возразил Самгин. — Его нет не только в смысле реальном:
жена, дети, определенный круг знакомств, приятный друг, умный человек, приблизительно равный мне, — нет у меня дома и в смысле идеальном, в смысле внутреннего уюта… Уот Уитмэн
сказал, что человеку надоела скромная жизнь, что он жаждет грозных опасностей, неизведанного, необыкновенного… Кокетство анархиста…
«Это он — про меня», — сообразил Самгин и
сказал: —
Жена у тебя интересная…
— Все одобряют, —
сказал Дронов, сморщив лицо. — Но вот на
жену — мало похожа. К хозяйству относится небрежно, как прислуга. Тагильский ее давно знает, он и познакомил меня с ней. «Не хотите ли, говорит, взять девицу, хорошую, но равнодушную к своей судьбе?» Тагильского она, видимо, отвергла, и теперь он ее называет путешественницей по спальням. Но я — не ревнив, а она — честная баба. С ней — интересно. И, знаешь, спокойно: не обманет, не продаст.
— Так… бездельник, —
сказала она полулежа на тахте, подняв руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что грудь у нее высокая. — Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то продает за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами живут. Пыльников недавно привез из провинции
жену, косую на правый глаз, и 25 тысяч приданого. Вы бываете в Думе?
— У Тагильского оказалась
жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я
сказал ей, что был знаком с ее мужем, а она спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!