Но — хотелось спорить с Кутузовым. Однако для спора, кроме
желания спорить, необходима своя «система фраз», а кроме этого мешало еще нечто. Что?
Этот смех, вообще — неуместный, задевал в Самгине его чувство собственного достоинства, возбуждал
желание спорить с нею, даже резко спорить, но воле к сопротивлению мешали грустные мысли...
Неточные совпадения
Иногда Клим испытывал
желание возразить девочке,
поспорить с нею, но не решался на это, боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился тем, что Лидия относится к нему лучше, чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Туробоев усмехнулся. Губы у него были разные, нижняя значительно толще верхней, темные глаза прорезаны красиво, но взгляд их неприятно разноречив, неуловим. Самгин решил, что это кричащие глаза человека больного и озабоченного
желанием скрыть свою боль и что Туробоев человек преждевременно износившийся. Брат
спорил с Нехаевой о символизме, она несколько раздраженно увещевала его...
Дома было скучновато, пели все те же романсы, дуэты и трио, все так же Кутузов сердился на Марину за то, что она детонирует, и так же он и Дмитрий
спорили с Туробоевым, возбуждая и у Клима
желание задорно крикнуть им что-то насмешливое.
Клим слушал молча, чувствуя, что в этой девушке нарастает
желание вызвать его на
спор, противоречить ему.
Самгину казалось, что редактор говорит умно, но все-таки его словесность похожа на упрямый дождь осени и вызывает
желание прикрыться зонтиком. Редактора слушали не очень почтительно, и он находил только одного единомышленника — Томилина, который, с мужеством пожарного, заливал пламень
споров струею холодных слов.
«Кутузов», — узнал Клим, тотчас вспомнил Петербург, пасхальную ночь, свою пьяную выходку и решил, что ему не следует встречаться с этим человеком. Но что-то более острое, чем любопытство, и даже несколько задорное будило в нем
желание посмотреть на Кутузова, послушать его, может быть,
поспорить с ним.
Она немного и нерешительно
поспорила с ним, Самгин с удовольствием подразнил ее, но, против
желания его, количество знакомых непрерывно и механически росло. Размножались люди, странствующие неустанно по чужим квартирам, томимые любопытством, жаждой новостей и какой-то непонятной тревогой.
Неточные совпадения
— С удовольствием, — отвечала Ольга, но без торопливого
желания угодить, без выражения покорности. Иногда они слегка и
спорили.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего
спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных
желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных
желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Тут больше замешалось, чем
желание поставить на своем в капризном
споре, тут было сознание, что я всего сильнее противудействую ее видам, тут была завистливая ревность и женское властолюбие.
Мы доходили иногда в увлечении откровенностью до самых бесстыдных признаний, выдавая, к своему стыду, предположение, мечту за
желание и чувство, как, например, то, что я сейчас сказал ему; и эти признания не только не стягивали больше связь, соединявшую нас, но сушили самое чувство и разъединяли нас; а теперь вдруг самолюбие не допустило его сделать самое пустое признанье, и мы в жару
спора воспользовались теми оружиями, которые прежде сами дали друг другу и которые поражали ужасно больно.
Все более часто меня охватывало буйное
желание озорничать, потешать людей, заставлять их смеяться. Мне удавалось это, я умел рассказывать о купцах Нижнего базара, представляя их в лицах; изображал, как мужики и бабы продают и покупают иконы, как ловко приказчик надувает их, как
спорят начетчики.