Неточные совпадения
— Клим! — звала
она голосом
мужчины. Клим боялся
ее; он подходил осторожно и, шаркнув ногой, склонив голову, останавливался в двух шагах от кровати, чтоб темная рука женщины не достала его.
Совершенно ясно, что больше всех
мужчин ей нравится Варавка,
она охотнее говорит с ним и улыбается ему гораздо чаще, чем другим.
Не желая, чтоб
она увидала по глазам его, что он
ей не верит, Клим закрыл глаза. Из книг, из разговоров взрослых он уже знал, что
мужчина становится на колени перед женщиной только тогда, когда влюблен в
нее. Вовсе не нужно вставать на колени для того, чтоб снять с юбки гусеницу.
«Интересно: как
она встретится с Макаровым? И — поймет ли, что я уже изведал тайну отношений
мужчины и женщины? А если догадается — повысит ли это меня в
ее глазах? Дронов говорил, что девушки и женщины безошибочно по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала о Макарове: по глазам видно — это юноша развратный. Мать все чаще начинает свои сухие фразы именем бога, хотя богомольна только из приличия».
Клим начал смотреть на Нехаеву как на существо фантастическое.
Она заскочила куда-то далеко вперед или отбежала в сторону от действительности и жила в мыслях, которые Дмитрий называл кладбищенскими. В этой девушке было что-то напряженное до отчаяния, минутами казалось, что
она способна выпрыгнуть из окна. Особенно удивляло Клима женское безличие, физиологическая неощутимость Нехаевой,
она совершенно не возбуждала в нем эмоции
мужчины.
—
Мужчины — уходите! — скомандовала
она. — Серафима, ты будешь спать у меня; все пьяны, провожать тебя некому.
— Вот — видишь? Я же говорю: это — органическое! Уже в мифе о сотворении женщины из ребра
мужчины совершенно очевидна ложь, придуманная неискусно и враждебно. Создавая эту ложь, ведь уже знали, что женщина родит
мужчину и что
она родит его для женщины.
Она устрашала своими знаниями, ведовством и особенно — таинственным актом рождения детеныша, — мужчина-охотник не мог наблюдать, как рожают звери.
Но, победив женщину,
мужчина уже не мог победить в себе воспитанную
ею жажду любви и нежности.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде не могла понять, который из трех
мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
Через полчаса он убедил себя, что его особенно оскорбляет то, что он не мог заставить Лидию рыдать от восторга, благодарно целовать руки его, изумленно шептать нежные слова, как это делала Нехаева. Ни одного раза, ни на минуту не дала ему Лидия насладиться гордостью
мужчины, который дает женщине счастье. Ему было бы легче порвать связь с
нею, если бы он испытал это наслаждение.
«Макаров говорил, что донжуан — не распутник, а — искатель неведомых, неиспытанных ощущений и что такой же страстью к поискам неиспытанного, вероятно, болеют многие женщины, например — Жорж Занд, — размышлял Самгин. — Макаров, впрочем, не называл эту страсть болезнью, а Туробоев назвал
ее «духовным вампиризмом». Макаров говорил, что женщина полусознательно стремится раскрыть
мужчину до последней черты, чтоб понять источник его власти над
нею, понять, чем он победил
ее в древности?»
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно было думать, что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а в суждениях
мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что, быть может, Макаров прав: женщина лучше
мужчины понимает, что все в мире — для
нее.
— Женщину необходимо воображать красивее, чем
она есть, это необходимо для того, чтоб примириться с печальной неизбежностью жить с
нею. В каждом
мужчине скрыто желание отомстить женщине за то, что
она ему нужна.
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще
мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно
она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
— Развлекается! Ой, какая
она стала… отчаянная! Ты
ее не узнаешь. Вроде солдатки-вдовы, есть такие в деревнях. Но красива — неописуемо!
Мужчин около
нее — толпа.
Она с Лидой скоро приедут, ты знаешь? —
Она встала, посмотрела в зеркало. — Надо умыться. Где это?
— Вот какой ты… практический
мужчина! — сказала
она, посмотрев на него с нехорошей усмешкой, и эта усмешка разрешила ему спросить
ее...
Она не отрицает этого, говоря, что нет
мужчины, который не ухаживал бы за женщинами.
— Вероятно, — все
мужчины, которым
она нравилась, — мудро ответил Клим.
«Я стал слишком мягок с
нею, и вот
она уже небрежна со мною. Необходимо быть строже. Необходимо овладеть
ею с такою полнотой, чтоб всегда и в любую минуту настраивать
ее созвучно моим желаниям. Надо научиться понимать все, что
она думает и чувствует, не расспрашивая
ее.
Мужчина должен поглощать женщину так, чтоб все тайные думы и ощущения
ее полностью передавались ему».
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а на дне
ее и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины
мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
— Но тогда и
мужчины, — так же тихо и сонно заметила Варвара и вздохнула: — Какая фигура у
нее… какая сила — поразительно!
Преобладали
мужчины, было шесть женщин, из них Самгин знал только пышнотелую вдову фабриканта красок Дудорову, ближайшую подругу Варвары; Варвара относилась к женщинам придирчиво критически, — Самгин объяснял это тем, что
она быстро дурнела.
За
нею, наклоня голову, сгорбясь, шел Поярков, рядом с ним, размахивая шляпой, пел и дирижировал Алексей Гогин; под руку с каким-то задумчивым блондином прошел Петр Усов, оба они в полушубках овчинных; мелькнуло красное, всегда веселое лицо эсдека Рожкова рядом с бородатым лицом Кутузова; эти — не пели, а, очевидно, спорили, судя по тому, как размахивал руками Рожков; следом за Кутузовым шла Любаша Сомова с Гогиной; шли еще какие-то безымянные, но знакомые Самгину
мужчины, женщины.
Тысячами шли рабочие, ремесленники,
мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет
ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
— Разве я вам мешаю? — спросила
она, посмотрев на
мужчин. — Я начала понимать политику, мне тоже хочется убить какого-нибудь… министра, что ли.
— Р-разойди-ись! — услышал Самгин заунывный крик, бросился за угол церкви и тоже встал у стены
ее, рядом с
мужчиной и женщиной.
Самгин смотрел на
нее с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог.
Она — в бархатном платье цвета пепла, кругленькая, мягкая.
Ее рыжие, гладко причесанные волосы блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки, маленькие розовые уши, яркие, подкрашенные глаза и ловкие, легкие движения — все это делало
ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече с
мужчиной.
— Постарел, больше, чем надо, — говорила
она, растягивая слова певуче, лениво; потом, крепко стиснув руку Самгина горячими пальцами в кольцах и отодвинув его от себя, осмотрев с головы до ног, сказала: — Ну — все же
мужчина в порядке! Сколько лет не видались? Ох, уж лучше не считать!
Но по «системе фраз» самого Макарова женщина смотрит на
мужчину, как на приказчика в магазине модных вещей, — он должен показывать
ей самые лучшие чувства и мысли, а
она за все платит ему всегда одним и тем же — детьми.
«Макаров утверждает, что отношения с женщиной требуют неограниченной искренности со стороны
мужчины», — думал он, отвернувшись к стене, закрыв глаза, и не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная женщина, с которой он был более откровенным, чем с другими, это — Никонова, но это потому, что
она никогда, ни о чем не выспрашивала.
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила
она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый
мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
— Нет, ей-богу, ты подумай, — лежит
мужчина в постели с женой и упрекает
ее, зачем
она французской революцией не интересуется! Там была какая-то мадам, которая интересовалась, так
ей за это голову отрубили, — хорошенькая карьера, а? Тогда такая парижская мода была — головы рубить, а он все их сосчитал и рассказывает, рассказывает… Мне казалось, что он меня хочет запугать этой… головорубкой, как
ее?
— Надутые женщины, наглые
мужчины, это — правда, но это — первые ряды. Им, может быть, даже обидно, что они должны слушать какую-то фитюльку, черт
ее возьми.
Стоя в буфете у окна, он смотрел на перрон, из-за косяка. Дуняшу не видно было в толпе, окружавшей
ее. Самгин машинально сосчитал провожатых: тридцать семь человек
мужчин и женщин. Марина — заметнее всех.
Напротив — рыжеватый
мужчина с растрепанной бородкой на лице, изъеденном оспой, с веселым взглядом темных глаз, — глаза как будто чужие на его сухом и грязноватом лице; рядом с ним, очевидно, жена его, большая, беременная, в бархатной черной кофте, с длинной золотой цепочкой на шее и на груди; лицо у
нее широкое, доброе, глаза серые, ласковые.
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие
мужчины и женщины смотрят на
нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением.
Мужчин могла соблазнять
ее величавая красота, а женщин чем привлекала
она? Неужели
она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии;
она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков
ее отскакивают синие огни…
К Лидии подходили
мужчины и женщины, низко кланялись
ей, целовали руку;
она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши
ее сильно покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
Возбуждая в нем любопытство
мужчины, уже достаточно охлажденного возрастом и опытом,
она не будила сексуальных эмоций.
— Идут по бульвару
мужчина и дама,
мужчина заходит в писсуар, и это нисколько не смущает даму,
она стоит и ждет.
— Боюсь — влопается
она в какую-нибудь висельную историю. Познакомилась с этим, Иноковым, когда он лежал у нас больной, раненый.
Мужчина — ничего, интересный, немножко — топор. Потом тут оказался еще один, — помнишь парня, который геройствовал, когда Туробоева хоронили? Рыбаков…
Он нисколько не зависим от
нее — женщины, красивое тело
ее не будит в нем естественных эмоций
мужчины, этим он даже готов был гордиться пред собою.
— Ух, ух, — угрюмо звучали глухие вздохи
мужчин. Самгин, мигая, смотрел через это огромное, буйствующее тело, через серый вихрь хоровода на фигуру Марины и ждал, когда и как вступит
она.
Она втиснула его за железную решетку в сад, там молча стояло человек десять
мужчин и женщин, на каменных ступенях крыльца сидел полицейский; он встал, оказался очень большим, широким; заткнув собою дверь в дом, он сказал что-то негромко и невнятно.
— Нет, никогда, — сказал Макаров. — Родить
она не может, изуродовала себя абортами.
Мужчина нужен
ей не как муж, а как слуга.
Да, публика весьма бесцеремонно рассматривала
ее, привставая с мест, перешептываясь. Самгин находил, что глаза женщин светятся завистливо или пренебрежительно,
мужчины корчат слащавые гримасы, а какой-то смуглолицый, курчавый, полуседой красавец с пышными усами вытаращил черные глаза так напряженно, как будто он когда-то уже видел Марину, а теперь вспоминал: когда и где?
Идти под руку с
ней было неудобно: трудно соразмерять свои шаги с
ее,
она толкала бедром.
Мужчины оглядывались на
нее, это раздражало Самгина. Он, вспомнив волнение, испытанное им вчера, когда он читал
ее письмо, подумал...
Самгину казалось, что все
мужчины и дамы смотрят на Марину, как бы ожидая, когда
она будет танцевать. Он находил, что
она отвечает на эти взгляды слишком пренебрежительно. Марина чистит грушу, срезая толстые слои, а рядом с
нею рыжеволосая дама с бриллиантами на шее, на пальцах ловко срезает кожицу с груши слоями тонкими, почти как бумага.
Ну,
мужчина бы за сердце схватил, — так
мужчины около
нее не видно, — говорил он, плачевно подвизгивая, глядя в упор на Самгина и застегивая пуговицы сюртука.
Тесная группа
мужчин дружно аплодировала, в средине
ее важно шагали чернобородые, с бронзовыми лицами, в белых чалмах и бурнусах, их сопровождали зуавы в широких красных штанах.