Неточные совпадения
Тогда несколько десятков решительных людей,
мужчин и женщин, вступили
в единоборство с самодержавцем, два года охотились за ним, как за диким зверем, наконец убили его и тотчас же
были преданы одним из своих товарищей; он сам пробовал убить Александра Второго, но кажется, сам же и порвал провода мины, назначенной взорвать поезд царя. Сын убитого, Александр Третий, наградил покушавшегося на жизнь его отца званием почетного гражданина.
— Вот какая новость: я поступаю на хорошее место,
в монастырь,
в школу,
буду там девочек шитью учить. И квартиру мне там дадут, при школе. Значит — прощай!
Мужчинам туда нельзя ходить.
— Слышала я, что товарищ твой стрелял
в себя из пистолета. Из-за девиц, из-за баб многие стреляются. Бабы подлые, капризные. И
есть у них эдакое упрямство… не могу сказать какое. И хорош
мужчина, и нравится, а — не тот. Не потому не тот, что беден или некрасив, а — хорош, да — не тот!
Клим начал смотреть на Нехаеву как на существо фантастическое. Она заскочила куда-то далеко вперед или отбежала
в сторону от действительности и жила
в мыслях, которые Дмитрий называл кладбищенскими.
В этой девушке
было что-то напряженное до отчаяния, минутами казалось, что она способна выпрыгнуть из окна. Особенно удивляло Клима женское безличие, физиологическая неощутимость Нехаевой, она совершенно не возбуждала
в нем эмоции
мужчины.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем костюм,
в котором он должен
был играть Иудушку Головлева, как
пил Шуйский, как Ринна Сыроварова
в пьяном виде не могла понять, который из трех
мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
— Я думаю, что отношения
мужчин и женщин вообще — не добро. Они — неизбежны, но добра
в них нет. Дети? И ты, и я
были детьми, но я все еще не могу понять: зачем нужны оба мы?
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно
было думать, что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а
в суждениях
мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что,
быть может, Макаров прав: женщина лучше
мужчины понимает, что все
в мире — для нее.
— Женщину необходимо воображать красивее, чем она
есть, это необходимо для того, чтоб примириться с печальной неизбежностью жить с нею.
В каждом
мужчине скрыто желание отомстить женщине за то, что она ему нужна.
— Развлекается! Ой, какая она стала… отчаянная! Ты ее не узнаешь. Вроде солдатки-вдовы,
есть такие
в деревнях. Но красива — неописуемо!
Мужчин около нее — толпа. Она с Лидой скоро приедут, ты знаешь? — Она встала, посмотрела
в зеркало. — Надо умыться. Где это?
От скуки Самгин сосчитал публику:
мужчин оказалось двадцать три, женщин — девять. Толстая, большеглазая,
в дорогой шубе и
в шляпке, отделанной стеклярусом,
была похожа на актрису
в роли одной из бесчисленных купчих Островского. Затем, сосчитав, что троих судят более двадцати человек, Самгин подумал, что это очень дорогая процедура.
«Я стал слишком мягок с нею, и вот она уже небрежна со мною. Необходимо
быть строже. Необходимо овладеть ею с такою полнотой, чтоб всегда и
в любую минуту настраивать ее созвучно моим желаниям. Надо научиться понимать все, что она думает и чувствует, не расспрашивая ее.
Мужчина должен поглощать женщину так, чтоб все тайные думы и ощущения ее полностью передавались ему».
— Любовь
была бы совершенней, богаче, если б
мужчина чувствовал одновременно и за себя и за женщину, если б то, что он дает женщине, отражалось
в нем.
Крылатая женщина
в белом
поет циничные песенки, соблазнительно покачивается, возбуждая, разжигая чувственность
мужчин, и заметно, что женщины тоже возбуждаются, поводят плечами; кажется, что по спинам их пробегает судорога вожделения. Нельзя представить, что и как могут думать и думают ли эти отцы, матери о студентах, которых предположено отдавать
в солдаты, о России,
в которой кружатся, все размножаясь, люди, настроенные революционно, и потомок удельных князей одобрительно говорит о бомбе анархиста.
У кого-то из старых французов, Феваля или Поль де-Кока, он вычитал, что
в интимных отношениях супругов
есть признаки, по которым муж, если он не глуп, всегда узнает,
была ли его жена
в объятиях другого
мужчины.
На Марсовом поле Самгин отстал от спутников и через несколько минут вышел на Невский. Здесь
было и теплее и все знакомо, понятно. Над сплошными вереницами людей плыл, хотя и возбужденный, но мягкий, точно как будто праздничный говор. Люди шли
в сторону Дворцовой площади,
было много солидных, прилично, даже богато одетых
мужчин, дам. Это несколько удивило Самгина; он подумал...
В ярких огнях шумно ликовали подпившие люди. Хмельной и почти горячий воздух, наполненный вкусными запахами,
в минуту согрел Клима и усилил его аппетит. Но свободных столов не
было, фигуры женщин и
мужчин наполняли зал, как шрифт измятую страницу газеты. Самгин уже хотел уйти, но к нему, точно на коньках, подбежал белый официант и ласково пригласил...
Самгин, оглядываясь, видел бородатые и бритые, пухлые и костлявые лица
мужчин, возбужденных счастьем жить, видел разрумяненные мордочки женщин, украшенных драгоценными камнями, точно иконы, все это
было окутано голубоватым туманом, и
в нем летали, подобно ангелам, белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные и лысые головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
За нею, наклоня голову, сгорбясь, шел Поярков, рядом с ним, размахивая шляпой,
пел и дирижировал Алексей Гогин; под руку с каким-то задумчивым блондином прошел Петр Усов, оба они
в полушубках овчинных; мелькнуло красное, всегда веселое лицо эсдека Рожкова рядом с бородатым лицом Кутузова; эти — не
пели, а, очевидно, спорили, судя по тому, как размахивал руками Рожков; следом за Кутузовым шла Любаша Сомова с Гогиной; шли еще какие-то безымянные, но знакомые Самгину
мужчины, женщины.
Тысячами шли рабочие, ремесленники,
мужчины и женщины, осанистые люди
в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты
в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет
в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно
было сказано.
— Сегодня —
пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно
быть страшнее, чем
петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод
в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем
в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый
мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
— Нет, ей-богу, ты подумай, — лежит
мужчина в постели с женой и упрекает ее, зачем она французской революцией не интересуется! Там
была какая-то мадам, которая интересовалась, так ей за это голову отрубили, — хорошенькая карьера, а? Тогда такая парижская мода
была — головы рубить, а он все их сосчитал и рассказывает, рассказывает… Мне казалось, что он меня хочет запугать этой… головорубкой, как ее?
Стоя
в буфете у окна, он смотрел на перрон, из-за косяка. Дуняшу не видно
было в толпе, окружавшей ее. Самгин машинально сосчитал провожатых: тридцать семь человек
мужчин и женщин. Марина — заметнее всех.
— Женщины, говорит, должны принимать участие
в жизни страны как хозяйки, а не как революционерки. Русские бабы обязаны
быть особенно консервативными, потому что
в России
мужчина — фантазер, мечтатель.
Он нисколько не зависим от нее — женщины, красивое тело ее не будит
в нем естественных эмоций
мужчины, этим он даже готов
был гордиться пред собою.
В длинной рубахе Вася казался огромным, и хотя
мужчины в большинстве
были рослые, — Вася на голову выше всех.
«Красива, умела одеться, избалована вниманием
мужчин. Книжной мудростью не очень утруждала себя. Рациональна. Правильно оценила отца и хорошо выбрала друга, — Варавка
был наиболее интересный человек
в городе. И — легко “делал деньги”»…
«Московский, первой гильдии, лишний человек». Россия, как знаешь, изобилует лишними людями.
Были из дворян лишние, те — каялись, вот — явились кающиеся купцы. Стреляются. Недавно
в Москве трое сразу — двое
мужчин и девица Грибова. Все — богатых купеческих семей. Один — Тарасов — очень даровитый.
В массе буржуазия наша невежественна и как будто не уверена
в прочности своего бытия. Много нервнобольных.
Было совершенно ясно, что эти изумительно нарядные женщины, величественно плывущие
в экипажах, глубоко чувствуют силу своего обаяния и что сотни
мужчин, любуясь их красотой, сотни женщин, завидуя их богатству, еще более, если только это возможно, углубляют сознание силы и власти красавиц, победоносно и бесстыдно показывающих себя.
Самгин
был в том возрасте, когда у многих
мужчин и женщин большого сексуального опыта нормальное биологическое влечение становится физиологическим любопытством, которое принимает характер настойчивого желания узнать, чем тот или та не похожи на этого или эту.
Дверь
в столовую
была приоткрыта, там, за столом, сидели трое
мужчин и Елена.
В жизни Клима Ивановича Самгина неожиданные встречи
были часты и уже не удивляли его, но каждая из них вызывала все более тягостное впечатление ограниченности жизни, ее узости и бедности.
Таисья шагала высоко подняв голову, сердито нахмурясь, и видно
было, что ей неудобно идти шаг
в шаг с маленькой Розой и старухой, она все порывалась вперед или, отставая, толкала
мужчин.
Но это его настроение держалось недолго. Елена оказалась женщиной во всех отношениях более интересной, чем он предполагал. Искусная
в технике любви, она легко возбуждала его чувственность, заставляя его переживать сладчайшие судороги не испытанной им силы, а он
был в том возрасте, когда
мужчина уже нуждается
в подстрекательстве со стороны партнерши и благодарен женщине за ее инициативу.
— Ах, если б можно
было написать про вас,
мужчин, все, что я знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и
в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка
в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты
в комнату,
напевая французские песенки, переставляя с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее
была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.
За большим столом военные и штатские люди,
мужчины и женщины, стоя, с бокалами
в руках, запели «Боже, царя храни» отчаянно громко и оглушая друг друга, должно
быть, не слыша, что
поют неверно, фальшиво. Неистовое пение оборвалось на словах «сильной державы» — кто-то пронзительно закричал...