Неточные совпадения
— В университете учатся немцы, поляки,
евреи, а из русских только дети попов. Все остальные россияне не учатся, а увлекаются поэзией безотчетных поступков. И страдают внезапными припадками испанской гордости. Еще вчера парня тятенька за волосы драл, а сегодня парень считает небрежный ответ или косой взгляд профессора поводом для дуэли. Конечно, столь задорное поведение можно счесть за необъяснимо быстрый рост личности, но я склонен думать иначе.
Евреи молятся: «Господи, благодарю тебя за то, что ты не создал меня женщиной».
— Недавно один дурак в лицо мне брякнул: ваша ставка на народ — бита, народа — нет, есть только классы. Юрист, второго курса.
Еврей. Классы! Забыл, как недавно сородичей его классически громили…
— В Англии даже
еврей может быть лордом!
Маракуев, Поярков и товарищ их,
еврей Прейс, закричали...
Когда у дяди Хрисанфа веселый студент Маракуев и Поярков начинали шумное состязание о правде народничества и марксизма со своим приятелем Прейсом,
евреем, маленьким и элегантным, с тонким лицом и бархатными глазами, Самгин слушал эти споры почти равнодушно, иногда — с иронией.
Вообще
евреи не возбуждали симпатии Самгина, но Прейс нравился ему.
— Слесарь с мельницы Радеева, аптекарский ученик —
еврей, учительница приходской школы Комарова.
— Вот как? Дворянка и — замужем за
евреем, эхе-хе!
— Наивность, батенька!
Еврей есть
еврей, и это с него водой не смоешь, как ее ни святи, да-с! А мужик есть мужик. Природа равенства не знает, и крот петуху не товарищ, да-с! — сообщил он тихо и торжественно.
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент, не похожий на
еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
Клим улыбнулся, внимательно следя за мягким блеском бархатных глаз; было в этих глазах нечто испытующее, а в тоне Прейса он слышал и раньше знакомое ему сознание превосходства учителя над учеником. Вспомнились слова какого-то антисемита из «Нового времени»: «Аристократизм древней расы выродился у
евреев в хамство».
И, взяв Прейса за плечо, подтолкнул его к двери, а Клим, оставшись в комнате, глядя в окно на железную крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с маленьким изящным
евреем. Ему не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что все это, хотя и не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный
еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару,
еврей тихо, с ужасом на лице говорил что-то и качался на стуле, встряхивал кудрявой головою.
Машина замолчала, последние звуки труб прозвучали вразнобой и как сквозь вату,
еврей не успел понизить голос, и по комнате раскатились отчаянные слова...
Еврей сконфуженно оглянулся и спрятал голову в плечи, заметив, что Тагильский смотрит на него с гримасой. Машина снова загудела, Тагильский хлебнул вина и наклонился через стол к Самгину...
—
Еврей, — сказал он, качая головой, —
еврей!
А Петр Великий навез немцев,
евреев, — у него даже будто бы министр
еврей был, — и этот навозный народ испортил Москву жадностью.
— Был там один
еврей, — заговорила Варвара, погасив папиросу и как бы продолжая рассказ, начатый ею давно.
— А знаешь, не нравятся мне
евреи. Это — стыдно?
— Не нравятся. Все они и всегда, во всем как-то забегают вперед. И есть
евреи специально для возбуждения антисемитизма.
— Это — неудачное возражение. Ты ведь тоже не любишь
евреев, но тебе стыдно сознаться в этом.
— Разве ты не говорил, что, если
еврей — нигилист, так он в тысячу раз хуже русского нигилиста?
— Кочура этот —
еврей? Точно знаете — не
еврей? Фамилия смущает. Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это рабочий своим умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом есть как будто бы? Вообще пистолетные эти дела как-то не объясняют себя.
— Идиот, — ты меня принимаешь за
еврея?
Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди поехали куда-то на собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники» собрались на Старой площади, тяжко избили двух
евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих.
— Я — оптимист. В России это самое лучшее — быть оптимистом, этому нас учит вся история. Не надо нервничать, как
евреи. Ну, пусть немножко пошумят, поозорничают. Потом их будут пороть. Помните, как Оболенский в Харькове, в Полтаве порол?
— Вот что! — воскликнула женщина удивленно или испуганно, прошла в угол к овальному зеркалу и оттуда, поправляя прическу, сказала как будто весело: — Боялся не того, что зарубит солдат, а что за
еврея принял. Это — он! Ах… аристократишка!
— Война москвичей с грузинами из-за
еврея? Хи-хи!
— И это хоронят
еврея! — изумленно, вполголоса говорила Варвара.
— Существует мнение, что Христос не был
евреем.
«Писать надобно, разумеется, в тоне пафоса. Жалко, то есть неудобно несколько, что убитый —
еврей, — вздохнул Самгин. — Хотя некоторые утверждают, что — русский…»
— Из манежа. Войска. Стратонов — прав: дорого заплатят
евреи за эти похороны! Но — я ничего не понимаю! — крикнула она, взмахнув шляпкой. — Разрешили, потом — стреляют! Что это значит? Что ты молчишь?
— Некоторые кадеты идут за ним… да! У них бунтует этот милюковец — адвокат,
еврей, — как его? Да — Прейс! Ядовитое… гм! Знаете, эта истерика семитов, людей без почвы и зараженных нашим нигилизмом…
О
евреях он был способен говорить очень много. Говорил, облизывая губы фиолетовым языком, и в туповатых глазах его поблескивало что-то остренькое и как будто трехгранное, точно кончик циркуля. Как всегда, речь свою он закончил привычно...
— А этот Прейс — помнишь, маленький
еврей?
— Ах, эти
евреи! — грозя пальцем, воскликнула она.
Депсамес покачнулся и заговорил с акцентом
еврея из анекдота...
— Я —
еврей! — сказал Депсамес. — По Ренану — все
евреи — социалисты. Ну, это не очень комплимент, потому что и все люди — социалисты; это их портит не больше, чем все другое.
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. — Господин Брагин знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один
еврей посылает другого
еврея в Палестину на деньги третьего
еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
Варвара пригласила к столу. Сидя напротив
еврея, Самгин вспомнил слова Тагильского: «Одно из самых отвратительных явлений нашей жизни —
еврей, зараженный русским нигилизмом». Этот — не нигилист. И — не Прейс…
Евреи были антипатичны Самгину, но, зная, что эта антипатия — постыдна, он, как многие, скрывал ее в системе фраз, названной филосемитизмом.
Он чувствовал
еврея человеком более чужим, чем немец или финн, и подозревал в каждом особенно изощренную проницательность, которая позволяет
еврею видеть явные и тайные недостатки его, русского, более тонко и ясно, чем это видят люди других рас.
Понимая, как трагична судьба еврейства в России, он подозревал, что психика
еврея должна быть заражена и обременена чувством органической вражды к русскому, желанием мести за унижения и страдания.
— Каждый
еврей немножко пророк, потому что он противник крови, но понимает неизбежность борьбы и крови, да!
Самгин видел, что
еврей хочет говорить отечески ласково, уже без иронии, — это видно было по мягкому черному блеску грустных глаз, — но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал уши.
—
Евреи — это люди, которые работают на всех. Ротшильд, как и Маркс, работает на всех — нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает деньги с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, — вы это думаете?
Самгин посмотрел в окно — в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз. Улицу перешла Варвара под руку с Брагиным, сзади шагал странный
еврей.
— Ну — и что же, чего же ожидать? Разделение власти — что значит? Это значит — многовластие. Что же: адвокаты из
евреев, будущие властители наши, — они умнее родовитого дворянства и купечества, которое вчера в лаптях щеголяло, а сегодня миллионами ворочает?
И там есть еще реалист,
еврей, он тоже случайно попал.