Неточные совпадения
Клим был слаб здоровьем, и
это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища
для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Она сказала
это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно
для себя привык думать, что царь —
это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь народ».
Варавка был самый интересный и понятный
для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда не сознавался в
этом. Варавка умел говорить так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас ответил...
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака,
для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об
этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
Клим сидел с другого бока ее, слышал
этот шепот и видел, что смерть бабушки никого не огорчила, а
для него даже оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном в сад и молочно-белой кафельной печкой в углу.
Но он уже почти привык к
этой роли, очевидно, неизбежной
для него так же, как неизбежны утренние обтирания тела холодной водой, как порция рыбьего жира, суп за обедом и надоедливая чистка зубов на ночь.
Случилась ее кончина без супруга и без сына.
Там, в Крапивне, гремел бал;
Никто
этого не знал.
Телеграмму о смерти получили
И со свадьбы укатили.
Здесь лежит супруга-мать
Ольга, что бы ей сказать
Для души полезное?
Царство ей небесное».
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и
эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения
для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Но почти всегда, вслед за
этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями и неделями как будто даже и совсем не видела его, точно он
для нее бесплотен, бесцветен, не существует. Вырастая, она становилась все более странной и трудной девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой, говорил...
— Значит,
это те праведники, ради которых бог соглашался пощадить Содом, Гоморру или что-то другое, беспутное? Роль — не
для меня… Нет.
Вспоминая все
это, Клим вдруг услышал в гостиной непонятный, торопливый шорох и тихий гул струн, как будто виолончель Ржиги, отдохнув, вспомнила свое пение вечером и теперь пыталась повторить его
для самой себя.
Эта мысль, необычная
для Клима, мелькнув, уступила место испугу пред непонятным. Он прислушался: было ясно, что звуки родились в гостиной, а не наверху, где иногда, даже поздно ночью, Лидия тревожила струны рояля.
Клим утвердительно кивнул головой, а потом, взглянув в резкое лицо Макарова, в его красивые, дерзкие глаза, тотчас сообразил, что «Триумфы женщин» нужны Макарову ради цинических вольностей Овидия и Бокаччио, а не ради Данта и Петрарки. Несомненно, что
эта книжка нужна лишь
для того, чтоб настроить Лидию на определенный лад.
Он находил, что Лидия говорит слишком серьезно и умно
для ее возраста,
это было неприятно, а она все чаще удивляла его
этим.
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил
эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил
этот человек. Нет сомнения — Макаров все
это выдумал
для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать,
это ясно.
Клим тотчас же признал, что
это сказано верно. Красота являлась непрерывным источником непрерывной тревоги
для девушки, Алина относилась к себе, точно к сокровищу, данному ей кем-то на краткий срок и под угрозой отнять тотчас же, как только она чем-нибудь испортит чарующее лицо свое. Насморк был
для нее серьезной болезнью, она испуганно спрашивала...
Он понимал, что Алина спрашивает лишь
для того, чтоб лишний раз обратить внимание на себя, но
это казалось ему естественным, оправданным и даже возбуждало в нем сочувствие девушке.
Почему-то невозможно было согласиться, что Лидия Варавка создана
для такой любви. И трудно было представить, что только
эта любовь лежит в основе прочитанных им романов, стихов, в корне мучений Макарова, который становился все печальнее, меньше пил и говорить стал меньше да и свистел тише.
Потом
для Клима наступили дни, когда он, после свиданий с Маргаритой, чувствовал себя настолько опустошенным, отупевшим, что
это пугало его; тогда он принуждал себя идти к источникам мудрости, к Томилину или во флигель.
Все
это — и сумрак — напомнило Климу сцену из какого-то неинтересного романа — проводы девушки, решившей служить гувернанткой,
для того чтоб поддержать обедневшую семью свою.
Варавка приобрел
этот дом
для купеческого клуба.
Не все
эти изречения нравились Климу, многие из них были органически неприемлемы
для него. Но он честно старался помнить все, что говорил Томилин в такт шарканью своих войлочных туфель, а иногда босых подошв.
Конечно,
эта девушка не
для такой любви, какова любовь Риты.
—
Это необходимо
для вдохновения.
Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала
это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной
для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима...
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила,
это Клим видел по лицу ее. Но и в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но в течение двух дней он не выбрал времени
для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль;
это было новое
для него ощущение. Он сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
Брезгливо вздрогнув, Клим соскочил с кровати. Простота
этой девушки и раньше изредка воспринималась им как бесстыдство и нечистоплотность, но он мирился с
этим. А теперь ушел от Маргариты с чувством острой неприязни к ней и осуждая себя за
этот бесполезный
для него визит. Был рад, что через день уедет в Петербург. Варавка уговорил его поступить в институт инженеров и устроил все, что было необходимо, чтоб Клима приняли.
О Петербурге у Клима Самгина незаметно сложилось весьма обычное
для провинциала неприязненное и даже несколько враждебное представление:
это город, не похожий на русские города, город черствых, недоверчивых и очень проницательных людей;
эта голова огромного тела России наполнена мозгом холодным и злым. Ночью, в вагоне, Клим вспоминал Гоголя, Достоевского.
Быстрая походка людей вызвала у Клима унылую мысль: все
эти сотни и тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к своим целям, наверное — ничтожным, но ясным
для каждой из них. Можно было вообразить, что горьковатый туман — горячее дыхание людей и все в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь потерять себя в массе маленьких людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
Дмитрий двигался за девицей, как барка за пароходом, а в беспокойном хождении Марины было что-то тревожное, чувствовался избыток животной энергии, и
это смущало Клима, возбуждая в нем нескромные и нелестные
для девицы мысли.
— Возвратиться в дураки, —
это не плохо сказано. Я думаю, что
это неизбежно
для нас, отправимся ли мы от Льва Толстого или от Николая Михайловского.
Слова Туробоева укрепляли подозрения Клима: несомненно, человек
этот обозлен чем-то и, скрывая злость под насмешливой небрежностью тона, говорит лишь
для того, чтоб дразнить собеседника.
Сказав адрес, она села в сани; когда озябшая лошадь резко поскакала, Нехаеву так толкнуло назад, что она едва не перекинулась через спинку саней. Клим тоже взял извозчика и, покачиваясь, задумался об
этой девушке, не похожей на всех знакомых ему. На минуту ему показалось, что в ней как будто есть нечто общее с Лидией, но он немедленно отверг
это сходство, найдя его нелестным
для себя, и вспомнил ворчливое замечание Варавки-отца...
— Я — читала, — не сразу отозвалась девушка. — Но, видите ли: слишком обнаженные слова не доходят до моей души. Помните у Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь».
Для меня Метерлинк более философ, чем
этот грубый и злой немец. Пропетое слово глубже, значительней сказанного. Согласитесь, что только величайшее искусство — музыка — способна коснуться глубин души.
«Больной человек. Естественно, что она думает и говорит о смерти. Мысли
этого порядка — о цели бытия и прочем — не
для нее, а
для здоровых людей.
Для Кутузова, например…
Для Томилина».
— Нет, почему же — чепуха? Весьма искусно сделано, — как аллегория
для поучения детей старшего возраста. Слепые — современное человечество, поводыря, в зависимости от желания, можно понять как разум или как веру. А впрочем, я не дочитал
эту штуку до конца.
—
Это Нехаева просвещает вас? Она и меня пробовала развивать, — говорил он, задумчиво перелистывая книжку. — Любит остренькое. Она, видимо, считает свой мозг чем-то вроде подушечки
для булавок, — знаете, такие подушечки, набитые песком?
Он вдруг остановился среди комнаты, скрестив руки на груди, сосредоточенно прислушиваясь, как в нем зреет утешительная догадка: все, что говорит Нехаева, могло бы служить
для него хорошим оружием самозащиты. Все
это очень твердо противостоит «кутузовщине». Социальные вопросы ничтожны рядом с трагедией индивидуального бытия.
В
этот вечер ее физическая бедность особенно колола глаза Клима. Тяжелое шерстяное платье неуловимого цвета состарило ее, отягчило движения, они стали медленнее, казались вынужденными. Волосы, вымытые недавно, она небрежно собрала узлом,
это некрасиво увеличило голову ее. Клим и сегодня испытывал легонькие уколы жалости к
этой девушке, спрятавшейся в темном углу нечистоплотных меблированных комнат, где она все-таки сумела устроить
для себя уютное гнездо.
Вот, Фима, ты и родилась
для того, чтоб узнать
это».
— Подумай: половина женщин и мужчин земного шара в
эти минуты любят друг друга, как мы с тобой, сотни тысяч рождаются
для любви, сотни тысяч умирают, отлюбив. Милый, неожиданный…
И тотчас же ему вспомнились глаза Лидии, затем — немой взгляд Спивак. Он смутно понимал, что учится любить у настоящей любви, и понимал, что
это важно
для него. Незаметно
для себя он в
этот вечер почувствовал, что девушка полезна
для него: наедине с нею он испытывает смену разнообразных, незнакомых ему ощущений и становится интересней сам себе. Он не притворяется пред нею, не украшает себя чужими словами, а Нехаева говорит ему...
— Я с детства слышу речи о народе, о необходимости революции, обо всем, что говорится людями
для того, чтоб показать себя друг перед другом умнее, чем они есть на самом деле. Кто… кто
это говорит? Интеллигенция.
— Сам народ никогда не делает революции, его толкают вожди. На время подчиняясь им, он вскоре начинает сопротивляться идеям, навязанным ему извне. Народ знает и чувствует, что единственным законом
для него является эволюция. Вожди всячески пытаются нарушить
этот закон. Вот чему учит история…
Кутузов промычал что-то, а Клим бесшумно спустился вниз и снова зашагал вверх по лестнице, но уже торопливо и твердо. А когда он вошел на площадку — на ней никого не было. Он очень возжелал немедленно рассказать брату
этот диалог, но, подумав, решил, что
это преждевременно: роман обещает быть интересным, герои его все такие плотные, тельные. Их телесная плотность особенно возбуждала любопытство Клима. Кутузов и брат, вероятно, поссорятся, и
это будет полезно
для брата, слишком подчиненного Кутузову.
Для Клима наступило тяжелое время. Отношение к нему резко изменилось, и никто не скрывал
этого. Кутузов перестал прислушиваться к его скупым, тщательно обдуманным фразам, здоровался равнодушно, без улыбки. Брат с утра исчезал куда-то, являлся поздно, усталый; он худел, становился неразговорчив, при встречах с Климом конфузливо усмехался. Когда Клим попробовал объясниться, Дмитрий тихо, но твердо сказал...
Но, чувствуя, что красота
для него непостижима, он понимал, что
это его недостаток.
— Что красивого в массе воды, бесплодно текущей на расстоянии шести десятков верст из озера в море? Но признается, что Нева — красавица, тогда как я вижу ее скучной.
Это дает мне право думать, что ее именуют красивой
для прикрытия скуки.
— То же самое желание скрыть от самих себя скудость природы я вижу в пейзажах Левитана, в лирических березках Нестерова, в ярко-голубых тенях на снегу. Снег блестит, как обивка гробов, в которых хоронят девушек, он — режет глаза, ослепляет, голубых теней в природе нет. Все
это придумывается
для самообмана,
для того, чтоб нам уютней жилось.
— Уехала в монастырь с Алиной Телепневой, к тетке ее, игуменье. Ты знаешь: она поняла, что у нее нет таланта
для сцены.
Это — хорошо. Но ей следует понять, что у нее вообще никаких талантов нет. Тогда она перестанет смотреть на себя как на что-то исключительное и, может быть, выучится… уважать людей.