Неточные совпадения
Но Клим почему-то не поверил ей и оказался прав: через двенадцать
дней жена доктора умерла, а Дронов по секрету
сказал ему, что она выпрыгнула из окна и убилась. В
день похорон, утром, приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя в стороне, курил сигару и ругался с нищими.
Сказав матери, что у него устают глаза и что в гимназии ему посоветовали купить консервы, он на другой же
день обременил свой острый нос тяжестью двух стекол дымчатого цвета.
В один из тех теплых, но грустных
дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим
сказал...
— Ну, милый Клим, —
сказал он громко и храбро, хотя губы у него дрожали, а опухшие, красные глаза мигали ослепленно. —
Дела заставляют меня уехать надолго. Я буду жить в Финляндии, в Выборге. Вот как. Митя тоже со мной. Ну, прощай.
В
день смерти он — единственный раз! — пытался
сказать мне что-то, но
сказал только: «Вот, Фима, ты сама и…» Договорить — не мог, но я, конечно, поняла, что он хотел
сказать.
— Ты знаешь, — в посте я принуждена была съездить в Саратов, по
делу дяди Якова; очень тяжелая поездка! Я там никого не знаю и попала в плен местным… радикалам, они много напортили мне. Мне ничего не удалось сделать, даже свидания не дали с Яковом Акимовичем. Сознаюсь, что я не очень настаивала на этом. Что могла бы я
сказать ему?
Выслушав этот рассказ, Клим решил, что Иноков действительно ненормальный и опасный человек. На другой
день он сообщил свое умозаключение Лидии, но она
сказала очень твердо...
— Замечательный человек. Живет — не морщится. На
днях тут хоронили кого-то, и один из провожатых забавно
сказал: «Тридцать девять лет жил — морщился, больше не стерпел — помер». Томилин — много стерпит.
— Нет, —
сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом
деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
— Послушай, Клим, —
сказала Алина. — Ты мог бы сегодня воздержаться от премудрости?
День уже и без тебя испорчен.
Офицер, который ведет его
дело, — очень любезный человек, — пожаловался мне, что Дмитрий держит себя на допросах невежливо и не захотел
сказать, кто вовлек его… в эту авантюру, этим он очень повредил себе…
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от дураков. Мне на
днях губернатор
сказал, что я компрометирую себя, давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит, у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
В те
дни, когда неодолимая скука выталкивала его с дачи в город, он вечерами сидел во флигеле, слушая музыку Спивака, о котором Варавка
сказал...
— Это — не ваше
дело, молодой человек, — обиженно
сказал писатель.
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил
дело, хоть и разбойник. У вас, говорит, на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита и
сказал...
— Нет, я ведь
сказал: под кожею. Можете себе представить радость сына моего? Он же весьма нуждается в духовных радостях, ибо силы для наслаждения телесными — лишен. Чахоткой страдает, и ноги у него не действуют. Арестован был по Астыревскому
делу и в тюрьме растратил здоровье. Совершенно растратил. Насмерть.
— На
днях купец, у которого я урок даю,
сказал: «Хочется блинов поесть, а знакомые не умирают». Спрашиваю: «Зачем же нужно вам, чтоб они умирали?» — «А блин, говорит, особенно хорош на поминках». Вероятно, теперь он поест блинов…
Оживление ее показалось Климу подозрительным и усилило состояние напряженности, в котором он прожил эти два
дня, он стал ждать, что Лидия
скажет или сделает что-нибудь необыкновенное, может быть — скандальное.
А через три
дня утром он стоял на ярмарке в толпе, окружившей часовню, на которой поднимали флаг, открывая всероссийское торжище. Иноков
сказал, что он постарается провести его на выставку в тот час, когда будет царь, однако это едва ли удастся, но что, наверное, царь посетит Главный дом ярмарки и лучше посмотреть на него там.
— В записках местного жителя Афанасия Дьякова, частию опубликованных мною в «Губернских ведомостях», рассказано, что швед пушкарь Егор — думать надо Ингвар, сиречь, упрощенно, Георг — Игорь, — отличаясь смелостью характера и простотой души,
сказал Петру Великому, когда суровый государь этот заглянул проездом в город наш: «Тебе, царь, кузнечному да литейному
делу выучиться бы, в деревянном царстве твоем плотников и без тебя довольно есть».
— Знаешь, я с первых
дней знакомства с ним чувствовала, что ничего хорошего для меня в этом не будет. Как все неудачно у меня, Клим, —
сказала она, вопросительно и с удивлением глядя на него. — Очень ушибло меня это. Спасибо Лиде, что вызвала меня к себе, а то бы я…
— Так, —
сказала она, наливая чай. — Да, он не получил телеграмму, он кончил срок больше месяца назад и он немного пошел пешком с одними этнографы. Есть его письмо, он будет сюда на эти
дни.
Вообще все шло необычно просто и легко, и почти не чувствовалось, забывалось как-то, что отец умирает. Умер Иван Самгин через
день, около шести часов утра, когда все в доме спали, не спала, должно быть, только Айно; это она, постучав в дверь комнаты Клима,
сказала очень громко и странно низким голосом...
— Вот что-с, — продолжал он, прихмурив брови, — мне известно, что некоторые мои товарищи, имея
дела со студенчеством, употребляют прием, так
сказать, отеческих внушений, соболезнуют, уговаривают и вообще сентиментальничают.
— Должны следить, —
сказал маленький человек не только уверенно, а даже как будто требовательно. Он достал чайной ложкой остаток варенья со
дна стакана, съел его, вытер губы платком и с неожиданным ехидством, которое очень украсило его лицо сыча, спросил, дотронувшись пальцем до груди Самгина...
— Да, да, — небрежно
сказал полковник, глядя на ордена и поправляя их. — Но не стоит спрашивать о таких…
делах. Что тут интересного?
— Какой… бесподобный этот Тимофей Степанович, —
сказала Варвара и, отмахнув рукою от лица что-то невидимое, предложила пройтись по городу. На улице она оживилась; Самгин находил оживление это искусственным, но ему нравилось, что она пытается шутить. Она говорила, что город очень удобен для стариков, старых
дев, инвалидов.
Помирились, и Самгину показалось, что эта сцена плотнее приблизила Варвару к нему, а на другой
день, рано утром, спускаясь в долину Арагвы, пышно одетую зеленью, Клим даже нашел нужным
сказать Варваре...
— Ну, — раздвоились: крестьянская,
скажем, партия, рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское
дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы стране единоглавие, так
сказать. А то, знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
— Это — верно, —
сказал он ей. — Собственно, эти суматошные люди, не зная, куда себя
девать, и создают так называемое общественное оживление в стенах интеллигентских квартир, в пределах Москвы, а за пределами ее тихо идет нормальная, трудовая жизнь простых людей…
— Происшествия — пустяки; тут до Тарасовки не боле полутора верст, а там кузнец
дела наши поправит в тую же минуту. Вы, значит, пешечком дойдете. Н-но, уточки, — весело
сказал он лошадям, попятив их.
— Гляди-ко ты, как разъярился человек, — с восхищением
сказал возница, присев на подножку брички и снимая сапог. — Это он — правильно! Такое
дело всем надобно делать в одну душу.
— Не твое
дело, —
сказал один, похожий на Вараксина, а другой, с лицом старого солдата, миролюбиво объяснил...
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому что я — человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а при слабом характере фантазия — отрава и яд, как вы знаете. Нет, погодите, — попросил он, хотя Самгин ни словом, ни жестом не мешал ему говорить. — Я давно хотел
сказать вам, — все не решался, а вот на
днях был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут черт знает что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево…
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в том, что оно не нашло в себе сил продолжить
дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно
сказал...
— Как
сказать? Нечто эмоциональное, — грешен! Недавно на одной фабрике стачка была, машины переломали. Квалифицированный рабочий машин не ломает, это всегда —
дело чернорабочих, людей от сохи…
Через несколько
дней, около полуночи, когда Варвара уже легла спать, а Самгин работал у себя в кабинете, горничная Груша сердито
сказала, точно о коте или о собаке...
— Привыкла, —
сказал Самгин и поймал себя в желании намекнуть, что конспиративные
дела не новость для него.
— Мы — точно на
дне кипящего котла, — тихо
сказала женщина.
— Впрочем —
дело не мое. Я, так
сказать, из патриотизма. Знаете, например: свой вор — это понятно, а, например, поляк или грек — это уж обидно. Каждый должен у своих воровать.
Вечером, в
день, когда он приехал домой, явился Митрофанов и
сказал с натянутой усмешкой...
— Наоборот, —
сказал он. — Варвары Кирилловны — нет? Наоборот, — вздохнул он. — Я вообще удачлив. Я на добродушие воров ловил, они на это идут. Мечтал даже французские уроки брать, потому что крупный вор после хорошего
дела обязательно в Париж едет. Нет, тут какой-то… каприз судьбы.
— Передайте, пожалуйста, супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я и не знаю, что
сказать за вашу… благосклонность. Странное
дело, ей-богу! — негромко, но с упреком воскликнул он. — К нашему брату относятся, как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже, знаете… вроде докторов!
Через трое суток он был дома, кончив деловой
день, лежал на диване в кабинете, дожидаясь, когда стемнеет и он пойдет к Никоновой. Варвара уехала на дачу, к знакомым. Пришла горничная и
сказала, что его спрашивает Гогин.
— И — неверно говорят, —
сказал Клим. — Неверно, — упрямо повторил он. — Вспомни, как он, на
днях, оборвал черниговских земцев.
Туробоев пришел вечером в крещеньев
день. Уже по тому, как он вошел, не сняв пальто, не отогнув поднятого воротника, и по тому, как иронически нахмурены были его красивые брови, Самгин почувствовал, что человек этот сейчас
скажет что-то необыкновенное и неприятное. Так и случилось. Туробоев любезно спросил о здоровье, извинился, что не мог прийти, и, вытирая платком отсыревшую, остренькую бородку,
сказал...
— Странно, —
сказал Самгин. — Какое
дело Савве Морозову до революции?
Дунаев, кивнув головой, ушел, а Самгину вспомнилось, что на
днях, когда он попробовал играть с мальчиком и чем-то рассердил его, Аркадий обиженно убежал от него, а Спивак
сказала тоном учительницы, хотя и с улыбкой...
— Вишь, какой… веселый! — одобрительно
сказала женщина, и от ее подкрашенных губ ко глазам быстрыми морщинками взлетела улыбка. — Я знаю, что все адвокаты — политические преступники, я — о
делах: по каким вы
делам? Мой — по уголовным.
— Должно быть, схулиганил кто-нибудь, — виновато
сказал Митрофанов. — А может, захворал. Нет, — тихонько ответил он на осторожный вопрос Самгина, — прежним
делом не занимаюсь. Знаете, — пред лицом свободы как-то уж недостойно мелких жуликов ловить. Праздник, и все лишнее забыть хочется, как в прощеное воскресенье. Притом я попал в подозрение благонадежности, меня, конечно, признали недопустимым…