Неточные совпадения
Иван поднял руку медленно, как будто фуражка была чугунной; в нее насыпался снег, он так, со снегом, и надел ее на
голову, но через минуту снова
снял, встряхнул и пошел, отрывисто говоря...
— Нет, — сказал Клим и,
сняв очки, протирая стекла, наклонил
голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую воду реки. Когда Варавка,
сняв шляпу, шел со станции, ветер забросил бороду на плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой
голове Варавки сходство с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Он
снял очки, и на его маленьком, детском личике жалобно обнажились слепо выпученные рыжие глаза в подушечках синеватых опухолей. Жена его водила Клима по комнатам, загроможденным мебелью, требовала столяров, печника,
голые руки и коленкор передника упростили ее. Клим неприязненно косился на ее округленный живот.
Сняв пальто, он оказался в сюртуке, в накрахмаленной рубашке с желтыми пятнами на груди, из-под коротко подстриженной бороды торчал лиловый галстух бабочкой. Волосы на
голове он тоже подстриг, они лежали раздвоенным чепчиком, и лицо Томилина потеряло сходство с нерукотворенным образом Христа. Только фарфоровые глаза остались неподвижны, и, как всегда, хмурились колючие, рыжие брови.
У дуги шел, обнажив лысую
голову, широкоплечий, бородатый извозчик, часть вожжей лежала на плече его, он смотрел под ноги себе, и все люди, останавливаясь,
снимали пред ним фуражки, шляпы.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в кулаке и, закрыв уставшие глаза,
снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных,
голую, уставшую.
Самгин сел, помотал
головой, надел очки, но тотчас же
снял их.
— Вы — не в духе? — осведомился Туробоев и, небрежно кивнув
головою, ушел, а Самгин,
сняв очки, протирая стекла дрожащими пальцами, все еще видел пред собою его стройную фигуру, тонкое лицо и насмешливо сожалеющий взгляд модного портного на человека, который одет не по моде.
Он был выпивши; наклонясь, чтоб
снять ботинки, он почти боднул
головою бок Самгина. Клим поднялся, отодвигаясь в угол, к двери.
— Самгин? Вы? — резко и как бы с испугом вскричала женщина, пытаясь
снять с
головы раскисший капюшон парусинового пальто и заслоняя усатое лицо спутника. — Да, — сказала она ему, — но поезжайте скорее, сейчас же!
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек
снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную
голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Пришел доктор в ночной рубахе, в туфлях на босую ногу,
снял полотенца с
головы Инокова, пощупал пульс, послушал сердце и ворчливо сказал Самгину...
Солдата вывели на панель, поставили, как доску, к стене дома, темная рука надела на
голову его шапку, но солдат,
сняв шапку, вытер ею лицо и сунул ее под мышку.
Не найдя слова, она щелкнула пальцами, затем
сняла очки, чтоб поправить сетку на
голове; темные зрачки ее глаз были расширены, взгляд беспокоен, но это очень молодило ее. Пользуясь паузой, Самгин спросил...
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди,
снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами в ее задней стене, с
голыми стенами, с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
— Нет, — резко сказала она. — То есть — да, сочувствовала, когда не видела ее революционного смысла. Выселить зажиточных из деревни — это значит обессилить деревню и оставить хуторян такими же беззащитными, как помещиков. — Откинулась на спинку кресла и,
сняв очки, укоризненно покачала
головою, глядя на Самгина темными глазами в кружках воспаленных век.
— Ф-фу, черт, душно как! — вытирая лицо платком, сказал Тагильский, когда вышли во двор, затем
снял шляпу и, потряхивая лысой
головой, как бы отталкивая мелкие капельки дождя, проворчал...
Самгин,
сняв очки, протирая их стекла, опустил
голову.
Озябшими руками Самгин
снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция с картины Франца Штука «Грех» —
голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба,
голова змеи — на плече женщины.
— Ты знал, что на это имущество существует закладная в двадцать тысяч? Не знал? Так — поздравляю! — существует. — Он
снял шапку с
головы, надел ее на колено и произнес удивленно, с негодованием: — Когда это Варвара ухитрилась заложить?
В «Медведе» кричали ура, чокались, звенело стекло бокалов, хлопали пробки, извлекаемые из бутылок, и было похоже, что люди собрались на вокзале провожать кого-то. Самгин вслушался в торопливый шум, быстро
снял очки и, протирая стекла, склонил
голову над столом.
— От кого бежишь? — спросил Дронов, равняясь с ним, и,
сняв котиковую шапку с
головы своей, вытер ею лицо себе. — Зайдем в ресторан, выпьем чего-нибудь, поговорить надо! — требовательно предложил он и, не ожидая согласия, заговорил...
Память Клима Самгина подсказала ему слова Тагильского об интеллигенте в третьем поколении, затем о картинах жизни Парижа, как он наблюдал ее с высоты третьего этажа. Он усмехнулся и, чтоб скрыть усмешку от глаз Дронова, склонил
голову,
снял очки и начал протирать стекла.
— Мне все равно — кто, сегодня это не считается, — заявил желтолицый и,
сняв шапку, взмахнул ею над лысой
головой.