Неточные совпадения
—
Просто — тебе стыдно сказать правду, — заявила Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и папа и мама
говорят. Мне нужно уйти в монахини… Не хочу больше сидеть здесь.
На семнадцатом году своей жизни Клим Самгин был стройным юношей среднего роста, он передвигался по земле неспешной, солидной походкой,
говорил не много, стараясь выражать свои мысли точно и
просто, подчеркивая слова умеренными жестами очень белых рук с длинными кистями и тонкими пальцами музыканта.
«Как все
просто, в сущности», — подумал он, глядя исподлобья на Макарова, который жарко
говорил о трубадурах, турнирах, дуэлях.
— Море вовсе не такое, как я думала, —
говорила она матери. — Это
просто большая, жидкая скука. Горы — каменная скука, ограниченная небом. Ночами воображаешь, что горы ползут на дома и хотят столкнуть их в воду, а море уже готово схватить дома…
Когда она скрылась, Клима потянуло за нею, уже не с тем, чтоб
говорить умное, а
просто, чтоб идти с нею рядом. Это был настолько сильный порыв, что Клим вскочил, пошел, но на дворе раздался негромкий, но сочный возглас Алины...
У себя в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и жить
просто, как живут другие, не смущаясь
говорить все глупости, которые подвернутся на язык, забывать все премудрости Томилина, Варавки… И забыть бы о Дронове.
— Когда я пою — я могу не фальшивить, а когда
говорю с барышнями, то боюсь, что это у меня выходит слишком
просто, и со страха беру неверные ноты. Вы так хотели сказать?
— Правду
говоря, — нехорошо это было видеть, когда он сидел верхом на спине Бобыля. Когда Григорий злится, лицо у него… жуткое! Потом Микеша плакал. Если б его
просто побили, он бы не так обиделся, а тут — за уши! Засмеяли его, ушел в батраки на хутор к Жадовским. Признаться — я рада была, что ушел, он мне в комнату всякую дрянь через окно бросал — дохлых мышей, кротов, ежей живых, а я страшно боюсь ежей!
Клим удивлялся. Он не подозревал, что эта женщина умеет
говорить так
просто и шутливо. Именно простоты он не ожидал от нее; в Петербурге Спивак казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она
говорит, как со старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или без дров, потом поставила еще несколько очень житейских вопросов, все это легко, мимоходом.
— Вчера, на ярмарке, Лютов читал мужикам стихи Некрасова, он удивительно читает, не так красиво, как Алина, но — замечательно! Слушали его очень серьезно, но потом лысенький старичок спросил: «А плясать — умеешь? Я,
говорит, думал, что вы комедианты из театров». Макаров сказал: «Нет, мы
просто — люди». — «Как же это так —
просто?
Просто людей — не бывает».
То, что произошло после этих слов, было легко,
просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями,
говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
Странно было слышать, что человек этот
говорит о житейском и что он так
просто говорит о человеке, у которого отнял невесту. Вот он отошел к роялю, взял несколько аккордов.
— Удивительно
просто говорите вы, — отзывалась Варвара.
Он поехал с патроном в суд, там и адвокаты и чиновники
говорили об убийстве как-то слишком
просто, точно о преступлении обыкновенном, и утешительно было лишь то, что почти все сходились на одном: это — личная месть одиночки. А один из адвокатов, носивший необыкновенную фамилию Магнит, рыжий, зубастый, шумный и напоминавший Самгину неудачную карикатуру на англичанина, громко и как-то бесстыдно отчеканил...
— И о рабах — неверно, ложь! —
говорил Дьякон, застегивая дрожащими пальцами крючки кафтана. — До Христа — рабов не было, были
просто пленники, телесное было рабство. А со Христа — духовное началось, да!
Сама она
говорила мало, очень
просто и всегда мягким, как бы утешающим тоном.
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними,
говорил о кочегаре, о рабочих, которые умирали так потрясающе
просто, о том, как старичок стучал камнем в стену дома, где жил и умер Пушкин, — о старичке этом он
говорил гораздо больше, чем знал о нем.
— Нет, —
говорил Дронов. — Я — не Балмашев, не Сазонов, даже и в Кочуры не гожусь. Я
просто — Дронов, человек не исторический… бездомный человек: не прикрепленный ни к чему. Понимаешь? Никчемный, как говорится.
Было странно слышать, что, несмотря на необыденность тем, люди эти
говорят как-то обыденно
просто, даже почти добродушно; голосов и слов озлобленных Самгин не слышал. Вдруг все люди впереди его дружно побежали, а с площади, встречу им, вихрем взорвался оглушающий крик, и было ясно, что это не крик испуга или боли. Самгина толкали, обгоняя его, кто-то схватил за рукав и повлек его за собой, сопя...
— Значит — не революционер, — сказал Макаров тихо, но очень
просто и уверенно. Он вообще держался и
говорил по-новому, незнакомо Самгину и этим возбуждал какое-то опасение, заставлял насторожиться.
— Почему — странно? — тотчас откликнулась она, подняв брови. — Да я и не шучу, это у меня стиль такой, приучилась
говорить о премудростях
просто, как о домашних делах. Меня очень серьезно занимают люди, которые искали-искали свободы духа и вот будто — нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и — нет в ней никакой иной точки опоры для человека, кроме его вымысла.
Эти новые мысли слагались очень легко и
просто, как давно уже прочувствованные. Соблазнительно легко. Но мешал думать гул голосов вокруг. За спиной Самгина, в соседнем отделении, уже началась дорожная беседа,
говорило несколько голосов одновременно, — и каждый как бы старался прервать ехидно сладкий, взвизгивающий голосок, который быстро произносил вятским говорком...
— Она тихонько засмеялась,
говоря: — Я бы вот вопрос об этой великомученице
просто решила: сослала бы ее в монастырь подальше от людей и где устав построже.
Так она
говорила минуты две, три. Самгин слушал терпеливо, почти все мысли ее были уже знакомы ему, но на этот раз они звучали более густо и мягко, чем раньше, более дружески. В медленном потоке ее речи он искал каких-нибудь лишних слов, очень хотел найти их, не находил и видел, что она своими словами формирует некоторые его мысли. Он подумал, что сам не мог бы выразить их так
просто и веско.
Слушая плавную речь ее, Самгин привычно испытывал зависть, — хорошо
говорит она —
просто, ярко. У него же слова — серые и беспокойные, как вот эти бабочки над лампой. А она снова
говорила о Лидии, но уже мелочно, придирчиво — о том, как неумело одевается Лидия, как плохо понимает прочитанные книги, неумело правит кружком «взыскующих града». И вдруг сказала...
— Как скажете: покупать землю, выходить на отруба, али — ждать? Ежели — ждать, мироеды все расхватают. Тут — человек ходит, уговаривает: стряхивайте господ с земли, громите их! Я,
говорит, анархист. Громить —
просто. В Майдане у Черкасовых — усадьбу сожгли, скот перерезали, вообще — чисто! Пришла пехота, человек сорок резервного батальона, троих мужиков застрелили, четырнадцать выпороли, баб тоже. Толку в этом — нет.
— Ужасно…
просто относишься ты ко всем этим трагедиям, — сказал Самгин и отметил, что
говорит с удивлением, а хотел сказать с негодованием.
Снова вспомнилось, каким индюком держался Тагильский в компании Прейса. Вероятно, и тогда уже он наметил себе путь в сенат. Грубоватый Поярков сказал ему: «Считать — нужно, однако, не забывая, что посредством бухгалтерии революцию не сделаешь». Затем он
говорил, что особенное пристрастие к цифрам обнаруживают вульгаризаторы Маркса и что Маркс не
просто экономист, а основоположник научно обоснованной философии экономики.
Вообще это газетки группы интеллигентов, которые, хотя и понимают, что страна безграмотных мужиков нуждается в реформах, а не в революции, возможной только как «бунт, безжалостный и беспощадный», каким были все «политические движения русского народа», изображенные Даниилом Мордовцевым и другими народолюбцами, книги которых он читал в юности, но, понимая, не умеют
говорить об этом
просто, ясно, убедительно.
— После я встречал людей таких и у нас, на Руси, узнать их —
просто: они про себя совсем не
говорят, а только о судьбе рабочего народа.
—
Просто — до ужаса… А
говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде полковника у них. Муж сейчас приедет, — его ждут, я звонила ему, — сказала она ровным, бесцветным голосом, посмотрев на дверь в приемную мужа и, видимо, размышляя: закрыть дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой, в красивом лице ее было что-то детски неопределенное, синеватые глаза смотрели вопросительно.
— Ну, а я терпеть не могу и не читаю его, — довольно резко заявила Елена. — И вообще все, что вы
говорите, дьявольски премудро для меня. Я — не революционерка, не пишу романов, драм, я
просто — люблю жить, вот и все.