Неточные совпадения
Неохотно и немного
поговорив о декабристах, отец вскочил и ушел, насвистывая и вызвав у Клима ревнивое
желание проверить его слова. Клим тотчас вошел в комнату брата и застал Дмитрия сидящим на подоконнике.
Клим присел на край стола, разглядывая Дронова; в спокойном тоне, которым он
говорил о Рите, Клим слышал нечто подозрительное. Тогда, очень дружески и притворяясь наивным, он стал подробно расспрашивать
о девице, а к Дронову возвратилась его хвастливость, и через минуту Клим почувствовал
желание крикнуть ему...
Решил, но — задумался; внезапному
желанию идти к Маргарите мешало чувство какой-то неловкости, опасение, что он, не стерпев, спросит ее
о Дронове и вдруг окажется, что Дронов
говорил правду. Этой правды не хотелось.
У него немножко шумело в голове и возникало
желание заявить
о себе; он шагал по комнате, прислушиваясь, присматриваясь к людям, и находил почти во всех забавное: вот Марина, почти прижав к стене светловолосого, носатого юношу,
говорит ему...
Рассказывая Спивак
о выставке,
о ярмарке, Клим Самгин почувствовал, что умиление, испытанное им, осталось только в памяти, но как чувство — исчезло. Он понимал, что
говорит неинтересно. Его стесняло
желание найти свою линию между неумеренными славословиями одних газет и ворчливым скептицизмом других, а кроме того, он боялся попасть в тон грубоватых и глумливых статеек Инокова.
Не было
желания говорить, и не хотелось слушать,
о чем ворчит Иноков.
Наступили удивительные дни. Все стало необыкновенно приятно, и необыкновенно приятен был сам себе лирически взволнованный человек Клим Самгин. Его одолевало
желание говорить с людями как-то по-новому мягко, ласково. Даже с Татьяной Гогиной, антипатичной ему, он не мог уже держаться недружелюбно. Вот она сидит у постели Варвары, положив ногу на ногу, покачивая ногой, и задорным голосом
говорит о Суслове...
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал
желания говорить. В поучениях Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться.
Говорить с нею
о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
В другой раз она долго и туманно
говорила об Изиде, Сете, Озирисе. Самгин подумал, что ее, кажется, особенно интересуют сексуальные моменты в религии и что это, вероятно, физиологическое
желание здоровой женщины поболтать на острую тему. В общем он находил, что размышления Марины
о религии не украшают ее, а нарушают цельность ее образа.
Теперь она
говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и вопросами; ему казалось, что на этот раз Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он знал, что конец — точка, в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется, ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его
желание откровенно
говорить с нею
о себе, да и попытки его рассказать себя он признал неудачными.
Неточные совпадения
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и
желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее
о том, что они
говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только:
Слегка улыбнувшись, Вронский продолжал
говорить со Свияжским, очевидно не имея никакого
желания вступать в разговор с Левиным; но Левин,
говоря с братом, беспрестанно оглядывался на Вронского, придумывая,
о чем бы заговорить с ним, чтобы загладить свою грубость.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления
о своей свободе,
о котором они
говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее
желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, — вот это счастье!»
Товарищи, и между прочим Райский, старались расшевелить его самолюбие,
говорили о творческой, производительной деятельности и
о профессорской кафедре. Это, конечно, был маршальский жезл, венец его
желаний. Но он глубоко вздыхал в ответ на эти мечты.
Другое же дело, отдача земли крестьянам, было не так близко ее сердцу; но муж ее очень возмущался этим и требовал от нее воздействия на брата. Игнатий Никифорович
говорил, что такой поступок есть верх неосновательности, легкомыслия и гордости, что объяснить такой поступок, если есть какая-нибудь возможность объяснить его, можно только
желанием выделиться, похвастаться, вызвать
о себе разговоры.