Неточные совпадения
Клим решил
говорить возможно меньше и держаться в стороне
от бешеного стада маленьких извергов. Их назойливое любопытство было безжалостно, и первые дни Клим видел
себя пойманной птицей, у которой выщипывают перья, прежде чем свернуть ей шею. Он чувствовал опасность потерять
себя среди однообразных мальчиков; почти неразличимые, они всасывали его, стремились сделать незаметной частицей своей массы.
События в доме, отвлекая Клима
от усвоения школьной науки, не так сильно волновали его, как тревожила гимназия, где он не находил
себе достойного места. Он различал в классе три группы: десяток мальчиков, которые и учились и вели
себя образцово; затем злых и неугомонных шалунов, среди них некоторые, как Дронов, учились тоже отлично; третья группа слагалась из бедненьких, худосочных мальчиков, запуганных и робких, из неудачников, осмеянных всем классом. Дронов
говорил Климу...
Это так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел сказать ей, он даже сделал движение в сторону
от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к
себе,
говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом.
— Знакома я с ним шесть лет, живу второй год, но вижу редко, потому что он все прыгает во все стороны
от меня. Влетит, как шмель, покружится, пожужжит немножко и вдруг: «Люба, завтра я в Херсон еду». Merci, monsieur. Mais — pourquoi? [Благодарю вас. Но — зачем? (франц.)] Милые мои, — ужасно нелепо и даже горестно в нашей деревне по-французски
говорить, а — хочется! Вероятно, для углубления нелепости хочется, а может, для того, чтоб напомнить
себе о другом, о другой жизни.
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен
от Ницше? Да черт их знает, кто
от кого зависит! Я —
от дураков. Мне на днях губернатор сказал, что я компрометирую
себя, давая работу политическим поднадзорным. Я
говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве,
говорит, у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая
от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой
говорил себе...
Самгин не хотел упустить случай познакомиться ближе с человеком, который считает
себя вправе осуждать и поучать. На улице, шагая против ветра, жмурясь
от пыли и покашливая, Робинзон оживленно
говорил...
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким
говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший
себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал
от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или
от голода.
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои по плечам, за спину, как она, хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша
говорит о
себе правду. Правдой было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая
от страха и молча, а он бы кричал на нее, топал ногами.
Самгин тоже опрокинулся на стол, до боли крепко опираясь грудью о край его. Первый раз за всю жизнь он
говорил совершенно искренно с человеком и с самим
собою. Каким-то кусочком мозга он понимал, что отказывается
от какой-то части
себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он
говорил чужими, книжными словами, и самолюбие его не смущалось этим...
Наблюдая за человеком в соседней комнате, Самгин понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта сила почерпалась им из книг,
от разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий
поговорить с ним о нем, о
себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
— Постарел, больше, чем надо, —
говорила она, растягивая слова певуче, лениво; потом, крепко стиснув руку Самгина горячими пальцами в кольцах и отодвинув его
от себя, осмотрев с головы до ног, сказала: — Ну — все же мужчина в порядке! Сколько лет не видались? Ох, уж лучше не считать!
В двух шагах
от Клима, спиною к нему, стоял тонкий, стройный человек во фраке и, сам
себе дирижируя рукою в широком обшлаге, звучно
говорил двум толстякам...
— В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась,
говоря: — Так — осталась
от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для
себя берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
Он схватил Самгина за руку, быстро свел его с лестницы, почти бегом протащил за
собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то
говорил, а Самгин, как бы защищаясь
от него, убеждал
себя...
— Нигде, я думаю, человек не чувствует
себя так одиноко, как здесь, — торопливо
говорила женщина. — Ах, Клим, до чего это мучительное чувство — одиночество! Революция страшно обострила и усилила в людях сознание одиночества… И многие
от этого стали зверями. Как это — которые грабят на войне?.. После сражений?
— Оценки всех явлений жизни исходят
от интеллигенции, и высокая оценка ее собственной роли, ее общественных заслуг принадлежит ей же. Но мы, интеллигенты, знаем, что человек стесняется плохо
говорить о самом
себе.
—
От кого бежишь? — спросил Дронов, равняясь с ним, и, сняв котиковую шапку с головы своей, вытер ею лицо
себе. — Зайдем в ресторан, выпьем чего-нибудь,
поговорить надо! — требовательно предложил он и, не ожидая согласия, заговорил...