Неточные совпадения
Отец Клима словообильно утешал доктора, а он, подняв черный и мохнатый кулак
на уровень
уха, потрясал им и
говорил, обливаясь пьяными слезами...
Клим не мог представить его иначе, как у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он не может сдвинуть с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в плечи, скосив глаза, присматривался к звукам.
Говорил он мало и только
на две темы: с таинственным видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского
уха.
— Правду
говоря, — нехорошо это было видеть, когда он сидел верхом
на спине Бобыля. Когда Григорий злится, лицо у него… жуткое! Потом Микеша плакал. Если б его просто побили, он бы не так обиделся, а тут — за
уши! Засмеяли его, ушел в батраки
на хутор к Жадовским. Признаться — я рада была, что ушел, он мне в комнату всякую дрянь через окно бросал — дохлых мышей, кротов, ежей живых, а я страшно боюсь ежей!
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку
на руки, а она, опрокидываясь спиной
на постель, сжимала
уши и виски его ладонями,
говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
— А я тут шестой день, —
говорил он негромко, как бы подчиняясь тишине дома. — Замечательно интересно прогулялся по милости начальства, больше пятисот верст прошел. Песен наслушался — удивительнейших! А отец-то, в это время, — да-а… — Он почесал за
ухом, взглянув
на Айно. — Рано он все-таки…
Говоря, Кутузов постукивал пальцем левой руки по столу, а пальцами правой разминал папиросу, должно быть, слишком туго набитую. Из нее
на стол сыпался табак, патрон, брезгливо оттопырив нижнюю губу, следил за этой операцией неодобрительно. Когда Кутузов размял папиросу, патрон, вынув платок, смахнул табак со стола
на колени себе. Кутузов с любопытством взглянул
на него, и Самгину показалось, что
уши патрона покраснели.
Говорила чья-то круглая, мягкая спина в измятой чесунче, чесунча
на спине странно шевелилась, точно под нею бегали мыши, в спину неловко вставлена лысоватая голова с толстыми
ушами синеватого цвета. Самгин подумал, что большинство людей и физически тоже безобразно. А простых людей как будто и вовсе не существует. Некоторые притворяются простыми, но, в сущности, они подобны алгебраическим задачам с тремя — со многими — неизвестными.
Он снова глотнул из фляжки и, зажав
уши ладонями, долго полоскал коньяком рот. Потом, выкатив глаза, держа руки
на затылке, стал
говорить громче...
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то
говорила им, дергая плечами, щеки и
уши ее сильно покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги
на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
Голос у нее низкий, глуховатый,
говорила она медленно, не то — равнодушно, не то — лениво.
На ее статной фигуре — гладкое, модное платье пепельного цвета, обильные, темные волосы тоже модно начесаны
на уши и некрасиво подчеркивают высоту лба. Да и все
на лице ее подчеркнуто: брови слишком густы, темные глаза — велики и, должно быть, подрисованы, прямой острый нос неприятно хрящеват, а маленький рот накрашен чересчур ярко.
Говорила она с акцентом, сближая слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные глаза ушли еще глубже, и у нее дрожал подбородок. Голос у нее был бесцветен, как у человека с больными легкими, и от этого слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя в углу рядом с Таисьей, взглянув
на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул в
ухо Таисье, она сердито нахмурилась, подняла руку, поправляя волосы над
ухом.
Его молча слушали человек десять, слушали, искоса поглядывая друг
на друга, ожидая, кто первый решится возразить, а он непрерывно
говорил, подскакивая, дергаясь, умоляюще складывая ладони, разводя руки, обнимая воздух, черпая его маленькими горстями, и казалось, что черненькие его глазки прячутся в бороду, перекатываясь до
ушей, опускаясь к ноздрям.
Ногайцев старался утешать, а приват-доцент Пыльников усиливал тревогу. Он служил
на фронте цензором солдатской корреспонденции, приехал для операции аппендикса, с месяц лежал в больнице, сильно похудел, оброс благочестивой светлой бородкой, мягкое лицо его подсохло, отвердело, глаза открылись шире, и в них застыло нечто постное, унылое. Когда он молчал, он сжимал челюсти, и борода его около
ушей непрерывно, неприятно шевелилась, но молчал он мало, предпочитая
говорить.
Хозяин квартиры в бархатной куртке, с красивым, но мало подвижным лицом, воинственно встряхивая головой, положив одну руку
на стол, другою забрасывая за
ухо прядь длинных волос,
говорил...
Неточные совпадения
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные слова
на ухо говорить. Долго они шептались, а про что — не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор
говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
В то время, как они
говорили это, Ласка, насторожив
уши, оглядывалась вверх
на небо и укоризненно
на них.
— Анна, за что так мучать себя и меня? —
говорил он, целуя ее руки. В лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала
ухом звук слез в его голосе и
на руке своей чувствовала их влагу. И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки.
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за
ухо, —
говори, куда ты ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха
на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще
на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
Легкий головной убор держался только
на одних
ушах и, казалось,
говорил: «Эй, улечу, жаль только, что не подыму с собой красавицу!» Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить).