Неточные совпадения
— Но нигде
в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас,
в России, потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я
говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша
говорил этот человек, и
в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
— Я не умею
говорить об этом, но — надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец! Да! О милосердии. Это — самое одинокое существо
в мире — женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я не о себе только, нет…
— Ловко сказано, — похвалил Поярков. — Хорошо у нас
говорят, а живут плохо. Недавно я прочитал у Татьяны Пассек: «
Мир праху усопших, которые не сделали
в жизни ничего, ни хорошего, ни дурного». Как это вам нравится?
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он
говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место
в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
— Это он сам сказал: родился вторично и
в другой
мир, —
говорила она, смахивая концом косы слезы со щек.
В том, что эта толстенькая девушка обливалась слезами, Клим не видел ничего печального, это даже как будто украшало ее.
— Может быть, но — все-таки! Между прочим, он сказал, что правительство, наверное, откажется от административных воздействий
в пользу гласного суда над политическими. «Тогда,
говорит, оно получит возможность показать обществу, кто у нас играет роли мучеников за правду. А то,
говорит, у нас слишком любят арестантов, униженных, оскорбленных и прочих, которые теперь обучаются, как надобно оскорбить и унизить культурный
мир».
—
Говорят об этом вот такие, как Дьякон, люди с вывихнутыми мозгами,
говорят лицемеры и люди трусливые, у которых не хватает сил признать, что
в мире, где все основано на соперничестве и борьбе, — сказкам и сентиментальностям места нет.
— Все ждут: будет революция. Не могу понять — что же это будет? Наш полковой священник
говорит, что революция — от бессилия жить, а бессилие — от безбожия. Он очень строгой жизни и постригается
в монахи.
Мир во власти дьявола,
говорит он.
Вспомнились слова Марины: «
Мир ограничивает человека, если человек не имеет опоры
в духе». Нечто подобное же утверждал Томилин, когда
говорил о познании как инстинкте.
Я
говорю о том, что наш разум, орган пирронизма, орган Фауста, критически исследующего
мир, — насильственно превращали
в орган веры.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал
говорить о «жалких соблазнах
мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом. Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо
в ней звучали фразы светских проповедников церковной философии...
Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы
в бога не веруете; вы
в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере,
в вере тверд и каждое воскресенье бываю
в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете
говорить о сотворении
мира, просто волосы дыбом поднимаются.
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! —
говорил он, кланяясь
миру в ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам вам тоё мою дурость с рук на руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам
в слободу!
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего
мира,
в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным
в прежний, обычный
мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись
в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему
говорить.
Для чего этим трем барышням нужно было
говорить через день по-французски и по-английски; для чего они
в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего
в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали
в коляске к Тверскому бульвару
в своих атласных шубках — Долли
в длинной, Натали
в полудлинной, а Кити
в совершенно короткой, так что статные ножки ее
в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им,
в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось
в их таинственном
мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно
в эту таинственность совершавшегося.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла
в постель. Ей всею душой было жалко Анну
в то время, как она
говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью,
в каком-то новом сиянии возникали
в ее воображении. Этот ее
мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.