Неточные совпадения
Среди этих домов люди, лошади, полицейские были мельче и незначительнее, чем
в провинции, были тише и покорнее. Что-то рыбье, ныряющее заметил
в них Клим, казалось, что все они судорожно искали, как бы поскорее вынырнуть из глубокого канала, полного водяной пылью и запахом гниющего дерева. Небольшими группами люди останавливались на секунды под фонарями, показывая друг другу из-под черных
шляп и зонтиков желтые пятна своих физиономий.
В саду стало тише, светлей, люди исчезли, растаяли; зеленоватая полоса лунного света отражалась черною водою пруда, наполняя сад дремотной, необременяющей скукой. Быстро подошел человек
в желтом костюме, сел рядом с Климом, тяжко вздохнув, снял соломенную
шляпу, вытер лоб ладонью, посмотрел на ладонь и сердито спросил...
На ней серое платье, перехваченное поясом, соломенная
шляпа, подвязанная белой вуалью;
в таком виде английские дамы путешествуют по Египту.
На горбе холма, формою своей подобного парадной
шляпе мирового судьи, Варавка выстроил большую,
в два этажа, дачу, а по скатам сползали к реке еще шесть пестреньких домиков, украшенных резьбою
в русском стиле.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на берегу реки стоял Туробоев и, сняв
шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге
в село, точно плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
Он лениво опустился на песок, уже сильно согретый солнцем, и стал вытирать стекла очков, наблюдая за Туробоевым, который все еще стоял, зажав бородку свою двумя пальцами и помахивая серой
шляпой в лицо свое. К нему подошел Макаров, и вот оба они тихо идут
в сторону мельницы.
Сняв
шляпу, Лютов начал махать ею
в свое покрасневшее лицо.
Даже и после этого утверждения Клим не сразу узнал Томилина
в пыльном сумраке лавки, набитой книгами. Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину руку, другой рукой поднял с пола
шляпу и сказал
в глубину лавки кому-то невидимому...
— Когда роешься
в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к чаю, — говорил он, выйдя на улицу, морщась от солнца.
В разбухшей, измятой
шляпе,
в пальто, слишком широком и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго сидел
в тюрьме и только что вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа руки
в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и
в словах его Клим слышал строгость наставника.
Самгин пошел с ним. Когда они вышли на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом,
в рыжем жилете,
в оборванных, по колени, брюках,
в руках он нес измятую
шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
— Возмущенных — мало! — сказал он, встряхнув головой. — Возмущенных я не видел. Нет. А какой-то… странный человек
в белой
шляпе собирал добровольцев могилы копать. И меня приглашал. Очень… деловитый. Приглашал так, как будто он давно ждал случая выкопать могилу. И — большую, для многих.
— Где Лидия? — спросил Макаров, прежде чем успел сделать это Клим. Спрыгнув на панель, девушка механически, но все-таки красивым жестом сунула извозчику деньги и пошла к дому, уже некрасиво размахивая зонтом
в одной руке,
шляпой в другой; истерически громко она рассказывала...
Громкий голос Варвары собирал вокруг нее праздничных людей; человек с тросточкой,
в соломенной
шляпе, толкая Самгина, заглядывал
в лицо девушки, спрашивая...
У себя
в комнате Варвара, резкими жестами разбрасывая по столу, по кровати зонтик,
шляпу, мокрый комок платка, портмоне, отрывисто говорила...
Высокий человек
в серой
шляпе сказал уверенно и строго...
Клим догадался, что нужно уйти, а через день, идя к ней, встретил на бульваре Варвару
в белой юбке, розовой блузке, с красным пером на
шляпе.
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области, был
в Красноводске, был
в Персии. Чудаковато одетый
в парусину, серый, весь как бы пропыленный до костей,
в сандалиях на босу ногу,
в широкополой, соломенной
шляпе, длинноволосый, он стал похож на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого евангелия непобедимых. Шагая по столовой журавлиным шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного носа и решительно говорил...
Эти люди настолько скромны, что некоторых из них принуждены выдвигать, вытаскивать вперед, что и делали могучий, усатый полицейский чиновник
в золотых очках и какой-то прыткий, тонконогий человек
в соломенной
шляпе с трехцветной лентой на ней. Они, медленно идя вдоль стены людей, ласково покрикивали, то один, то другой...
— Вероятно, не все, — сердито и неуместно громко ответил Иноков; он шел, держа
шляпу в руке, нахмурясь, глядя
в землю.
Клим, не ответив, улыбнулся; его вдруг рассмешила нелепо изогнутая фигура тощего человека
в желтой чесунче, с желтой
шляпой в руке, с растрепанными волосами пенькового цвета; красные пятна на скулах его напоминали о щеках клоуна.
Но из двери ресторана выскочил на террасу огромной черной птицей Иноков
в своей разлетайке,
в одной руке он держал
шляпу, а другую вытянул вперед так, как будто
в ней была шпага. О шпаге Самгин подумал потому, что и неожиданным появлением своим и всею фигурой Иноков напомнил ему мелодраматического героя дон-Цезаря де-Базан.
— Ба, Иноков, когда вы… — радостно вскричал фельетонист, вскочив со стула, и тотчас же снова сел, а Иноков, молча шлепнув регента
шляпой по лицу, вырвал палку из руки его, швырнул ее за перила террасы и, схватив регента за ворот, встряхивая его, зашептал что-то, захрипел
в круглое, густо покрасневшее лицо с выкатившимися глазами.
Вошла Спивак
в белом платье,
в белой
шляпе с пером страуса, с кожаной сумкой, набитой нотами.
Оба молча посмотрели
в окно, как женщина прошла по двору, как ветер прижал юбку к ногам ее и воинственно поднял перо на
шляпе. Она нагнулась, оправляя юбку, точно кланяясь ветру.
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув
шляпу в колени себе, провел ладонью по лицу. — Ну вот, я так и думал, что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы не стали бы читать. Стихи у вас?
Взлетела
в воздух широкая соломенная
шляпа, упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил
в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит
в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича;
в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
— Чепуха какая, — задумчиво бормотал Иноков, сбивая на ходу
шляпой пыль с брюк. — Вам кажется, что вы куда-то не туда бежали, а у меня
в глазах — щепочка мелькает, эдакая серая щепочка, точно ею выстрелили, взлетела… совсем как жаворонок… трепещет. Удивительно, право! Тут — люди изувечены, стонут, кричат, а
в память щепочка воткнулась. Эти штучки… вот эдакие щепочки… черт их знает!
Иноков постучал пальцами
в окно и, размахивая
шляпой, пошел дальше. Когда ветер стер звук его шагов, Самгин пошел домой, подгоняемый ветром
в спину, пошел, сожалея, что не догадался окрикнуть Инокова и отправиться с ним куда-нибудь, где весело.
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент, не похожий на еврея спокойной уверенностью
в себе и на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта
шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками
в коридорах университета, говорил очень странно...
В черном плаще,
в широкой
шляпе с загнутыми полями и огромным пепельного цвета пером, с тростью
в руке, она имела вид победоносный, великолепное лицо ее было гневно нахмурено. Самгин несколько секунд смотрел на нее с почтительным изумлением, сняв фуражку.
— Кстати, о девочках, — болтал Тагильский, сняв
шляпу, обмахивая ею лицо свое. — На днях я был
в компании с товарищем прокурора — Кучиным, Кичиным? Помните керосиновый скандал с девицей Ветровой, — сожгла себя
в тюрьме, — скандал, из которого пытались сделать историю? Этому Кичину приписывалось неосторожное обращение с Ветровой, но, кажется, это чепуха, он — не ветреник.
Ночные женщины кошмарно навязчивы, фантастичны, каждая из них обещает наградить прогрессивным параличом, а одна — высокая, тощая,
в невероятной
шляпе, из-под которой торчал большой, мертвенно серый нос, — долго шла рядом с Климом, нашептывая...
«Вот и я привлечен к отбыванию тюремной повинности», — думал он, чувствуя себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка,
в чем его убеждало и поведение товарища прокурора. Шли переулками,
в одном из них, шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на улицу вышла женщина
в широкой
шляпе, сером пальто, невидимый мужчина, закрывая дверь, сказал...
Самгин шагал среди танцующих, мешая им, с упорством близорукого рассматривая ряженых, и сердился на себя за то, что выбрал неудобный костюм,
в котором путаются ноги. Среди ряженых он узнал Гогина, одетого оперным Фаустом; клоун, которого он ведет под руку, вероятно, Татьяна. Длинный арлекин, зачем-то надевший рыжий парик и
шляпу итальянского бандита, толкнул Самгина, схватил его за плечо и тихонько извинился...
Смотрела она так, как смотрят, вслушиваясь
в необыкновенное, непонятное, глаза у нее были огромные и странно посветлели, обесцветились, губы казались измятыми. Снимая с нее шубку,
шляпу, Самгин спрашивал с тревогой и досадой...
В глазах Самгина все качалось, подпрыгивало, мелькали руки, лица, одна из них сорвала с него
шляпу, другая выхватила портфель, и тут Клим увидал Митрофанова, который, оттолкнув полицейского, сказал спокойно...
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые черные усы, и стал похож на армянина. Он снял крахмаленную рубашку, надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил
шляпу фуражкой, и это сделало его человеком, который сразу, издали, бросался
в глаза. Он уже не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «седыми», социалистов-революционеров — «серыми», очень гордился своей выдумкой и говорил...
А другой человек, с длинным лицом,
в распахнутой шубе, стоя на углу Кузнецкого моста под фонарем, уговаривал собеседника, маленького, но сутулого,
в измятой
шляпе...
— Мы пошли? — спросила Самгина девица
в широкой
шляпе, задорно надетой набок; ее неестественно расширенные зрачки колюче блестели.
Самгин взглянул на почерк, и рука его, странно отяжелев, сунула конверт
в карман пальто. По лестнице он шел медленно, потому что сдерживал желание вбежать по ней, а придя
в номер, тотчас выслал слугу, запер дверь и, не раздеваясь, только сорвав с головы
шляпу, вскрыл конверт.
Когда он, купив гроб, платил деньги розовощекому, бритому купцу, который был более похож на чиновника, успешно проходящего службу и довольного собою, —
в магазин, задыхаясь, вбежал юноша с черной повязкой на щеке и, взмахнув соломенной
шляпой, объявил...
Впереди шагал человек
в меховом пальто с хлястиком,
в пуховой
шляпе странного фасона, он вел под руку даму и сочно убеждал ее...
Было почти приятно смотреть, как Иван Дронов,
в кургузенькой визитке и соломенной
шляпе, спрятав руки
в карманы полосатых брюк, мелкими шагами бегает полчаса вдоль стены, наклонив голову, глядя под ноги себе, или вдруг, точно наткнувшись на что-то, остановится и щиплет пальцами светло-рыжие усики.
Маленький человечек
в полосатом костюме и серой
шляпе, размахивая тростью, беспокоился...
Воронов нес портрет царя, Лялечкин — икону
в золоченом окладе; шляпа-котелок, привязанная шнурком за пуговицу пиджака, тоже болталась на груди его, он ее отталкивал иконой, а рядом с ним возвышалась лысая,
в черных очках на мертвом лице голова Ермолаева, он, должно быть, тоже пел или молился, зеленоватая борода его тряслась.
Доктор, схватив
шляпу, бросился вниз, Самгин пошел за ним, но так как Любомудров не повторил ему приглашения ехать с ним, Самгин прошел
в сад,
в беседку. Он вдруг подумал, что день Девятого января, несмотря на весь его ужас, может быть менее значителен по смыслу, чем сегодняшняя драка, что вот этот серый день более глубоко задевает лично его.
Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди поехали куда-то на собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками
в руках, нахлобучив
шляпы и фуражки на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники» собрались на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих.
На нем незастегнутое пальто,
в одной руке он держал
шляпу,
в другой — бутылку водки. Судя по мутным глазам, он сильно выпил, но его кривые ноги шагали твердо.
Он сунул бутылку
в карман пиджака, надел
шляпу, а пальто сбросил с плеч и перекинул через руку.
За нею, наклоня голову, сгорбясь, шел Поярков, рядом с ним, размахивая
шляпой, пел и дирижировал Алексей Гогин; под руку с каким-то задумчивым блондином прошел Петр Усов, оба они
в полушубках овчинных; мелькнуло красное, всегда веселое лицо эсдека Рожкова рядом с бородатым лицом Кутузова; эти — не пели, а, очевидно, спорили, судя по тому, как размахивал руками Рожков; следом за Кутузовым шла Любаша Сомова с Гогиной; шли еще какие-то безымянные, но знакомые Самгину мужчины, женщины.