Неточные совпадения
У него была привычка беседовать с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался на минуту, на две, а помолчав, начинал говорить очень тихо и непонятно.
В такие минуты Дронов толкал Клима ногою и, подмигивая на учителя левым глазом, более беспокойным, чем правый, усмехался кривенькой
усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим спрашивал...
Томилин усмехнулся и вызвал сочувственную
усмешку Клима; для него становился все более поучительным независимый человек, который тихо и упрямо, ни с кем не соглашаясь, умел говорить четкие слова, хорошо ложившиеся
в память.
Обычные, многочисленные романы гимназистов с гимназистками вызывали у него только снисходительную
усмешку; для себя он считал такой роман невозможным, будучи уверен, что юноша, который носит очки и читает серьезные книги, должен быть смешон
в роли влюбленного.
— Должно быть, ожегся, — сказал Дронов, усмехаясь, и эта
усмешка, заставив Клима вспомнить сцену
в саду, вынудила у него подозрение...
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной
усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло
в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило
в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело
в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Он сказал несколько слов еще более грубых и заглушил ими спор, вызвав общее смущение, ехидные
усмешки, иронический шепот. Дядя Яков, больной, полулежавший на диване
в груде подушек, спросил вполголоса, изумленно...
Самгин нашел его
усмешку нелестной для брата. Такие снисходительные и несколько хитренькие усмешечки Клим нередко ловил на бородатом лице Кутузова, но они не будили
в нем недоверия к студенту, а только усиливали интерес к нему. Все более интересной становилась Нехаева, но смущала Клима откровенным и торопливым стремлением найти
в нем единомышленника. Перечисляя ему незнакомые имена французских поэтов, она говорила — так, как будто делилась с ним тайнами, знать которые достоин только он, Клим Самгин.
— А я — не понимаю, — продолжала она с новой, острой
усмешкой. — Ни о себе, ни о людях — не понимаю. Я не умею думать… мне кажется. Или я думаю только о своих же думах.
В Москве меня познакомили с одним сектантом, простенький такой, мордочка собаки. Он качался и бормотал...
«Счетовод», — неприязненно подумал Клим. Взглянув
в зеркало, он тотчас погасил
усмешку на своем лице. Затем нашел, что лицо унылое и похудело. Выпив стакан молока, он аккуратно разделся, лег
в постель и вдруг почувствовал, что ему жалко себя. Пред глазами встала фигура «лепообразного» отрока, память подсказывала его неумелые речи.
Она сказала это ласково и серьезно, но
в построении ее фразы Климу почудилась
усмешка.
В ответ на попытки заинтересовать ее своими чувствованиями, мыслями он встречает молчание, а иногда
усмешку, которая, обижая, гасила его речи
в самом начале.
Ему казалось, что Лидия сама боится своих
усмешек и злого огонька
в своих глазах. Когда он зажигал огонь, она требовала...
Его глаза с неподвижными зрачками взглянули
в лицо Клима вызывающе, пухлые и яркие губы покривились задорной
усмешкой, он облизал их языком длинным и тонким, точно у собаки.
Вечером,
в день, когда он приехал домой, явился Митрофанов и сказал с натянутой
усмешкой...
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл
в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной
усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
Но
усмешка не изгнала из памяти эту формулу, и с нею он приехал
в свой город, куда его потребовали Варавкины дела и где — у доктора Любомудрова — он должен был рассказать о Девятом января.
«А как же ты
в суд пойдешь?» — уныло подумал Самгин, пожимая холодную руку старика, а старик, еще более обесцветив глаза свои легкой
усмешкой, проговорил полушепотом и тоном совета...
— Я — интеллигент
в первом поколении. А вы? — спросил он, раздув щеки
усмешкой.
Говорил Кутузов вполголоса, и, как всегда,
в сиреневых зрачках его играла
усмешка. Грубоватое лицо без бороды казалось еще более резким и легко запоминаемым.
Самгин через плечо свое присмотрелся к нему, увидал, что Кутузов одет
в шведскую кожаную тужурку, похож на железнодорожного рабочего и снова отрастил обширную бороду и стал как будто более узок
в плечах, но выше ростом. Но лицо нимало не изменилось, все так же широко открыты серые глаза и
в них знакомая
усмешка.
Память Клима Самгина подсказала ему слова Тагильского об интеллигенте
в третьем поколении, затем о картинах жизни Парижа, как он наблюдал ее с высоты третьего этажа. Он усмехнулся и, чтоб скрыть
усмешку от глаз Дронова, склонил голову, снял очки и начал протирать стекла.