Неточные совпадения
И
сам старался ударить ломом не между кирпичей, не по извести, связавшей их, а по целому. Десятник снова кричал привычно, но равнодушно, что старый кирпич годен
в дело, он крупней, плотней нового, — старичок согласно взвизгивал...
В день смерти он — единственный раз! — пытался сказать мне что-то, но сказал только: «Вот, Фима, ты
сама и…» Договорить — не мог, но я, конечно, поняла, что он хотел сказать.
— Я нахожу интересных людей наименее искренними, — заговорил Клим, вдруг почувствовав, что теряет власть над собою. — Интересные люди похожи на индейцев
в боевом наряде, раскрашены,
в перьях. Мне всегда хочется умыть их и выщипать перья, чтоб под накожной раскраской увидать человека таким, каков он есть на
самом деле.
Последние
дни Маракуев назойливо рассказывал пошловатые анекдоты о действиях администрации, городской думы, купечества, но можно было подозревать, что он
сам сочиняет анекдоты,
в них чувствовался шарж, сквозь их грубоватость проскальзывало нечто натянутое и унылое.
Лидия не пришла пить чай, не явилась и ужинать.
В течение двух
дней Самгин сидел дома, напряженно ожидая, что вот,
в следующую минуту, Лидия придет к нему или позовет его к себе. Решимости
самому пойти к ней у него не было, и был предлог не ходить: Лидия объявила, что она нездорова, обед и чай подавали для нее наверх.
— Я часто гуляю
в поле, смотрю, как там казармы для артиллеристов строят.
Сам — лентяй, а люблю смотреть на работу. Смотрю и думаю: наверное, люди когда-нибудь устанут от мелких, подленьких делишек, возьмутся всею силою за настоящее, крупное
дело и — сотворят чудеса.
— А я
в то утро, как увели вас, взяла корзинку, будто на базар иду, а
сама к Семену Васильичу, к Алексею Семенычу, так и так, — говорю. Они
в той же
день Танечку отправили
в Кострому, узнать — Варя-то цела ли?
В этот
день его желание вернуться к себе
самому было особенно напряженно, ибо он, вот уже несколько
дней, видел себя рекрутом, который неизбежно должен отбывать воинскую повинность.
— Гусаров этот —
в сильнейшей ажитации, ему там померещилось что-то, а здесь он Плеханова искажал, дескать, освобождение рабочего класса
дело самих рабочих, а мы — интеллигенция, ну — и должны отойти прочь…
Самгин вспомнил отзыв Суслова о его марксизме и подумал, что этот человек, снедаемый различными болезнями,
сам похож на болезнь, которая усиливается, он помолодел, окреп,
в его учительском голосе все громче слышны командующие ноты. Вероятно, с его слов Любаша на
днях сказала...
— Затем выбегает
в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и
сам на себя
в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха
в деле пожить минуточку вниз головою».
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл
в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о
делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя
самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
В эти
дни успеха, какого он никогда еще за всю свою жизнь не испытывал, у Самгина
сама собою сложилась формула...
— А — что ж? Не люблю оставаться
в долгу. Клеопатра.
Сам лепил и отливал
сам. Интересное
дело — лепка и литье! Думаю заняться.
— Я — усмиряю, и меня — тоже усмиряют. Стоит предо мной эдакий великолепный старичище, морда — умная, честная морда — орел! Схватил я его за бороду, наган —
в нос. «Понимаешь?», говорю. «Так точно, ваше благородие, понимаю, говорит,
сам — солдат турецкой войны, крест, медали имею, на усмирение хаживал, мужиков порол, стреляйте меня, — достоин! Только, говорит, это
делу не поможет, ваше благородие, жить мужикам — невозможно, бунтовать они будут, всех не перестреляете». Н-да… Вот — морда, а?
Поцеловав его, она соскочила с кровати и, погасив свечу, исчезла. После нее остался запах духов и на ночном столике браслет с красными камешками. Столкнув браслет пальцем
в ящик столика, Самгин закурил папиросу, начал приводить
в порядок впечатления
дня и тотчас убедился, что Дуняша, среди них, занимает ничтожно малое место. Было даже неловко убедиться
в этом, — он почувствовал необходимость объясниться с
самим собою.
— Далее:
дело по иску родственников купца Потапова, осужденного на поселение за принадлежность к секте хлыстов. Имущество осужденного конфисковано частично
в пользу казны. Право на него моей почтенной доверительницы недостаточно обосновано, но она обещала представить еще один документ. Здесь, мне кажется, доверительница заинтересована не имущественно, а, так сказать, гуманитарно, и, если не ошибаюсь, цель ее — добиться пересмотра
дела. Впрочем, вы
сами увидите…
— Вы старайтесь, чтобы именье это продали нам.
Сам у себя мужик добро зорить не станет. А не продадите — набедокурим, это уж я вам без страха говорю. Лысый да
в соломенной шляпе который — Табаковы братья, они хитряки! Они — пальцем не пошевелят, а —
дело сделают! Губернаторы на селе. Пастыри — пластыри.
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять
в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что
самое дельное было сказано
в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по
делам Марины.
— Вы, разумеется, знаете, что Локтев — юноша очень способный и душа — на редкость чистая. Но жажда знания завлекла его
в кружок гимназистов и гимназисток — из богатых семей; они там, прикрываясь изучением текущей литературы… тоже литература, я вам скажу! — почти вскрикнул он, брезгливо сморщив лицо. — На
самом деле это — болваны и дурехи с преждевременно развитым половым любопытством, — они там… — Самойлов быстро покрутил рукою над своей головой. — Вообще там обнажаются, касаются и… черт их знает что!
В этой тревоге он прожил несколько
дней, чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и — боится встречи с Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, —
сам он идти к ней не решался. Он плохо спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких воспоминаний, к бессвязной смене однообразных мыслей и чувств.
В огромном большинстве люди — это невежды, поглощенные простецким
делом питания, размножения и накопления собственности, над массой этих людей и
в самой массе шевелятся люди, которые, приняв и освоив ту или иную систему фраз, именуют себя консерваторами, либералами, социалистами.
— «Интеллигенция любит только справедливое распределение богатства, но не
самое богатство, скорее она даже ненавидит и боится его». Боится? Ну, это ерундоподобно. Не очень боится
в наши
дни. «
В душе ее любовь к бедным обращается
в любовь к бедности». Мм — не замечал. Нет, это чепуховидно. Еще что? Тут много подчеркнуто, черт возьми! «До последних, революционных лет творческие, даровитые натуры
в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося ее высокомерия и деспотизма…»
Конечно, я
сама могла бы дать ему по роже, но я не знаю твоих
дел с ним, и я вообще не хочу вмешиваться
в твои
дела, но они мне не нравятся.
Он много работал, часто выезжал
в провинцию, все еще не мог кончить
дела, принятые от ‹Прозорова›, а у него уже явилась своя клиентура, он даже взял помощника Ивана Харламова, человека со странностями: он почти непрерывно посвистывал сквозь зубы и нередко начинал вполголоса разговаривать
сам с собой очень ласковым тоном...
— Вас очень многое интересует, — начал он, стараясь говорить мягко. — Но мне кажется, что
в наши
дни интересы всех и каждого должны быть сосредоточены на войне. Воюем мы не очень удачно. Наш военный министр громогласно,
в печати заявлял о подготовленности к войне, но оказалось, что это — неправда. Отсюда следует, что министр не имел ясного представления о состоянии хозяйства, порученного ему. То же
самое можно сказать о министре путей сообщения.
Практика судебного оратора достаточно хорошо научила Клима Ивановича Самгина обходить опасные места, удаляясь от них
в сторону. Он был достаточно начитан для того, чтоб легко наполнять любой термин именно тем содержанием, которого требует
день и минута. И, наконец, он твердо знал, что люди всегда безграмотнее тех мыслей и фраз, которыми они оперируют, — он знал это потому, что весьма часто
сам чувствовал себя таким.
— Я
в это не верю, — сказал Самгин, избрав
самый простой ответ, но он знал, что все слухи, которые приносит Дронов, обычно оправдываются, — о переговорах министра внутренних
дел Протопопова с представителем Германии о сепаратном мире Иван сообщил раньше, чем об этом заговорила Дума и пресса.