Неточные совпадения
Казалось, что именно это стоголосое, приглушенное рыдание
на о, смешанное с терпким запахом дегтя, пота
и преющей
на солнце соломы крыш, нагревая воздух, превращает его
в невидимый глазу
пар,
в туман, которым трудно дышать.
Народ подпрыгивал, размахивая руками, швырял
в воздух фуражки, шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как
пара бойких лошадей губернатора Баранова бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал
в экипаже, поставив колено
на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный
и героический, золотые бляшки орденов блестели
на его выпуклой груди.
Варвара сидела
на борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом
на мель
и заботился, чтоб течение не сорвало его;
в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел
и фыркал
пар.
На взморье, гладко отшлифованном солнцем
и тишиною, точно нарисованные, стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по стеклу ползали лодки.
Когда Самгин очнулся, — за окном,
в молочном тумане, таяло серебряное солнце,
на столе сиял самовар, высоко
и кудряво вздымалась струйка
пара, перед самоваром сидел, с газетой
в руках, брат. Голова его по-солдатски гладко острижена, красноватые щеки обросли купеческой бородой;
на нем крахмаленная рубаха без галстука, синие подтяжки
и необыкновенно пестрые брюки.
Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене,
и смотрел
на винтовку; она лежала
на плите, а штык высунулся за плиту
и потел
в пару самовара под ним, — с конца штыка падали светлые капли.
Заходило солнце, снег
на памятнике царя сверкал рубинами, быстро шли гимназистки
и гимназисты с коньками
в руках; проехали сани, запряженные
парой серых лошадей; лошади были покрыты голубой сеткой,
в санях сидел большой военный человек, два полицейских скакали за ним, черные кони блестели, точно начищенные ваксой.
Пара серых лошадей бежала уже далеко, а за ними, по снегу, катился кучер; одна из рыжих, неестественно вытянув шею, шла
на трех ногах
и хрипела, а вместо четвертой
в снег упиралась толстая струя крови; другая лошадь скакала вслед серым, — ездок обнимал ее за шею
и кричал; когда она задела боком за столб для афиш, ездок свалился с нее, а она, прижимаясь к столбу, скрипуче заржала.
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал
на глаза
и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две
пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада
на крышу с целью выкрасть голубей
и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова
в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору
в ночном белье, несмотря
на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе
и, желтый от злобы, заявил...
— Собирались
в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь
и в темноте читали… бесстыдные стихи, при огне их нельзя было бы читать. Сидели
парами на широкой тахте
и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
Самгин нащупал пальто, стал искать карман, выхватил револьвер, но
в эту минуту поезд сильно тряхнуло, пронзительно завизжали тормоза, озлобленно зашипел
пар, — Самгин пошатнулся
и сел
на ноги Крэйтона, тот проснулся
и, выдергивая ноги, лягаясь, забормотал по-английски, потом свирепо закричал...
Вот она заговорила, но
в топоте
и шуме голосов ее голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая
в сторону, шлепались
на пол с мягким звуком, точно подушки,
и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко
и парами, но все падали один за другим или, протянув руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили
в сторону
и там тоже бессильно валились с ног, точно подрубленные.
Пара темно-бронзовых, монументально крупных лошадей важно катила солидное ландо:
в нем — старуха
в черном шелке,
в черных кружевах
на седовласой голове, с длинным, сухим лицом; голову она держала прямо, надменно, серенькие пятна глаз смотрели
в широкую синюю спину кучера, рука
в перчатке держала золотой лорнет. Рядом с нею благодушно улыбалась, кивая головою, толстая дама, против них два мальчика, тоже неподвижные
и безличные, точно куклы.
Она величественно отошла
в угол комнаты, украшенный множеством икон
и тремя лампадами, села к столу,
на нем буйно кипел самовар, исходя обильным
паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста
и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло,
на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой
в руке.
— Бир, — сказал Петров, показывая ей два пальца. — Цвей бир! [
Пару пива! (нем.)] Ничего не понимает, корова. Черт их знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить
в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то, знаете, живут они
на границе, все эти латыши, эстонцы, чухонцы,
и тяготеют к немцам.
И все — революционеры. Знаете,
в пятом году,
в Риге, унтер-офицерская школа отлично расчесала латышей, били их, как бешеных собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
В пустоватой комнате голоса звучали неестественно громко
и сердито, люди сидели вокруг стола, но разобщенно, разбитые
на группки по два, по три человека.
На столе
в облаке
пара большой самовар, слышен запах углей, чай порывисто, угловато разливает черноволосая женщина с большим жестким лицом,
и кажется, что это от нее исходит запах углекислого газа.
Неточные совпадения
Он сшил себе новую
пару платья
и хвастался, что
на днях откроет
в Глупове такой магазин, что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера
в 1762 году не было.
Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья
и некоторые
пары двинулись из маленьких
в большую залу,
на Кити нашла минута отчаяния
и ужаса.
Левина уже не поражало теперь, как
в первое время его жизни
в Москве, что для переезда с Воздвиженки
на Сивцев Вражек нужно было запрягать
в тяжелую карету
пару сильных лошадей, провезти эту карету по снежному месиву четверть версты
и стоять там четыре часа, заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад
и отвалил,
и все стали выравниваться за ним, ходя под гору по лощине
и на гору под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала,
и косцы только
на горке были
на солнце, а
в низу, по которому поднимался
пар,
и на той стороне шли
в свежей, росистой тени. Работа кипела.
Приближение поезда всё более
и более обозначалось движением приготовлений
на станции, беганьем артельщиков, появлением жандармов
и служащих
и подъездом встречающих. Сквозь морозный
пар виднелись рабочие
в полушубках,
в мягких валеных сапогах, переходившие через рельсы загибающихся путей. Слышался свист паровика
на дальних рельсах
и передвижение чего-то тяжелого.