Неточные совпадения
Туго застегнутый
в длинненький,
ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы мундира, совал руки
в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
Вначале ее восклицания показались Климу восклицаниями удивления или обиды. Стояла она спиною к нему, он не видел ее лица, но
в следующие секунды понял, что она говорит с яростью и хотя не громко, на
низких нотах, однако способна оглушительно закричать, затопать ногами.
От синих изразцов печки отделился, прихрамывая, лысый человек,
в длинной,
ниже колен, чесунчовой рубахе, подпоясанной толстым шнурком с кистями, и сказал, всхрапнув, всасывая слова...
В соседней комнате суетились — Лидия
в красной блузе и черной юбке и Варвара
в темно-зеленом платье. Смеялся невидимый студент Маракуев. Лидия казалась
ниже ростом и более, чем всегда, была похожа на цыганку. Она как будто пополнела, и ее тоненькая фигурка утратила бесплотность. Это беспокоило Клима; невнимательно слушая восторженные излияния дяди Хрисанфа, он исподлобья, незаметно рассматривал Диомидова, бесшумно шагавшего из угла
в угол комнаты.
Пузатый комод и на нем трюмо
в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на
низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
Молодцеватый Маракуев и другой студент, отличный гитарист Поярков, рябой, длинный и чем-то похожий на дьячка, единодушно ухаживали за Варварой, она трагически выкатывала на них зеленоватые глаза и, встряхивая рыжеватыми волосами, старалась говорить
низкими нотами, под Ермолову, но иногда, забываясь, говорила
в нос, под Савину.
По внутренней лестнице
в два марша, узкой и темной, поднялись
в сумрачную комнату с
низким потолком, с двумя окнами,
в углу одного из них взвизгивал жестяный вертун форточки, вгоняя
в комнату кудрявую струю морозного воздуха.
В дешевом ресторане Кутузов прошел
в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под
низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое,
в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг
в ремнях.
Глаза его,
в которых застыл тупой испуг, его
низкий лоб, густые волосы, обмазавшие череп его, как смола, тяжелая челюсть, крепко сжатые губы — все это крепко въелось
в память Самгина, и на следующих процессах он уже
в каждом подсудимом замечал нечто сходное с отцеубийцей.
Вообще все шло необычно просто и легко, и почти не чувствовалось, забывалось как-то, что отец умирает. Умер Иван Самгин через день, около шести часов утра, когда все
в доме спали, не спала, должно быть, только Айно; это она, постучав
в дверь комнаты Клима, сказала очень громко и странно
низким голосом...
Был он
ниже среднего роста, очень худенький,
в блузе цвета осенних туч и похожей на блузу Льва Толстого; он обладал лицом подростка, у которого преждевременно вырос седоватый клинушек бороды; его черненькие глазки неприятно всасывали Клима, лицо украшал остренький нос и почти безгубый ротик, прикрытый белой щетиной негустых усов.
Впереди его и несколько
ниже,
в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
«Как неловко и брезгливо сказала мать: до этого», — подумал он, выходя на двор и рассматривая флигель; показалось, что флигель отяжелел, стал
ниже, крыша старчески свисла к земле. Стены его излучали тепло, точно нагретый утюг. Клим прошел
в сад, где все было празднично и пышно, щебетали птицы, на клумбах хвастливо пестрели цветы. А солнца так много, как будто именно этот сад был любимым его садом на земле.
Самгин, не ответив, смотрел, как двое мужиков ведут под руки какого-то бородатого,
в длинной,
ниже колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками
в землю, вырывался и что-то говорил, как видно было по движению его бороды, но голос его заглушался торжествующим визгом человека
в красной рубахе, подскакивая, он тыкал кулаком
в шею бородатого и орал...
— Затем выбегает
в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя
в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха
в деле пожить минуточку вниз головою».
Красный огонек угольной лампочки освещал полотнище ворот, висевшее на одной петле, человека
в тулупе, с медной пластинкой на лбу, и еще одного,
ниже ростом, тоже
в тулупе и похожего на копну сена.
Это было сделано удивительно быстро и несерьезно, не так, как на том берегу; Самгин, сбоку, хорошо видел, что штыки торчали неровно, одни — вверх, другие —
ниже, и очень мало таких, которые, не колеблясь, были направлены прямо
в лица людей.
Самгин подвинулся к решетке сада как раз
в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял, подняв левую руку
в небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и
ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как
в рупор...
Самгина подбросило, поставило на ноги. Все стояли, глядя
в угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный рев сотни людей. Лютов, обняв Самгина за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим хорошо слышал
низкий голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
Шествие замялось. Вокруг гроба вскипело не быстрое, но вихревое движение, и гроб — бесформенная масса красных лент, венков, цветов — как будто поднялся выше; можно было вообразить, что его держат не на плечах, а на руках, взброшенных к небу. Со двора консерватории вышел ее оркестр, и
в серый воздух, под
низкое, серое небо мощно влилась величественная музыка марша «На смерть героя».
Человек был небольшой, тоненький,
в поддевке и ярко начищенных сапогах, над его
низким лбом торчала щетка черных, коротко остриженных волос, на круглом бритом лице топырились усы — слишком большие для его лица, говорил он звонко и капризно.
Марина посмотрела на него, улыбаясь, хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов —
в дворянском мундире и брюках,
в туфлях на босых ногах, — ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он казался менее нелепым — осанистым, серьезным; Турчанинов,
в поддевке и резиновых галошах, стал
ниже ростом, тоньше, лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он говорил, не очень уверенно...
Он был наряжен
в необыкновенно пестрый костюм из толстой, пестрой, мохнатой материи, казался
ниже ростом, но как будто еще более развинченным.
Напрягая зрение, он различил высоко под потолком лампу, заключенную
в черный колпак, —
ниже, под лампой, висело что-то неопределенное, похожее на птицу с развернутыми крыльями, и это ее тень лежала на воде.
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается
в холод какой-то пустоты,
в состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на месте ее величественно встала Алина, вся
в белом, точно мраморная. Несколько секунд она стояла рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин видел, как ее картинное лицо побелело, некрасиво выкатились глаза, неестественно
низким голосом она сказала...
— Доктора должны писать популярные брошюры об уродствах быта. Да. Для медиков эти уродства особенно резко видимы. Одной экономики — мало для того, чтоб внушить рабочим отвращение и ненависть к быту. Потребности рабочих примитивно
низки. Жен удовлетворяет лишний гривенник заработной платы. Мало у нас людей, охваченных сознанием глубочайшего смысла социальной революции, все какие-то… механически вовлеченные
в ее процесс…
«Невежливо, что я не простился с ними», — напомнил себе Самгин и быстро пошел назад. Ему уже показалось, что он спустился
ниже дома, где Алина и ее друзья, но за решеткой сада, за плотной стеной кустарника,
в тишине четко прозвучал голос Макарова...
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не взяв ни одного из них, она не кивнула головой на тихое «Мерси, мадам!» и
низкий поклон гарсона. — Я не
в ладу, не
в ладу сама с собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из страны, где вешают,
в страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
«Греки — правы: жить
в бочке, ограничивать свои потребности — это
ниже человеческого достоинства.
В цинизме есть общее с христианской аскезой…»
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри черепа
в кости висков. Дома он с минуту рассматривал
в зеркале возбужденно блестевшие глаза, седые нити
в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что к такому лицу бородка уже не идет, лучше сбрить ее. Зеркало показывало, как
в соседней комнате ставит на стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой
ниже пояса.
Чем дальше, тем
ниже, беднее становились кресты, и меньше было их, наконец пришли на место, где почти совсем не было крестов и рядом одна с другой было выковыряно
в земле четыре могилы.
На первый взгляд он показался
ниже товарищей, но это потому, что был очень широк
в плечах.
Три квадратных окна, ослепленные снегом, немного пропускали света под
низкий потолок, и
в сероватом сумраке Самгину показалось, что пекарня тоже тесно набита людями.
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с большой тяжелой головой,
в клочьях седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос прятался
в плотные и толстые, точно литые, усы, седой волос усов очень заметно пожелтел от дыма табака. Он похож был на военного
в чине не
ниже полковника.
Самгину показалось, что обойщик Прахов даже присел, а люди, стоявшие почти вплоть к оратору, но на ступень
ниже его, пошатнулись, а человек
в перчатках приподнял воротник пальто, спрятал голову, и плечи его задрожали, точно он смеялся.