Леди в черном

Елена Логунова, 2023

Писательница и бывшая тележурналистка Елена вместе со своей боевой подругой Иркой явились на речной берег, чтобы намазаться целебной грязью. Но приятная процедура была бесцеремонно прервана: мимо них кто-то пронесся со страшной скоростью, плюхнулся в воду и скрылся. А за неизвестным гналась некая почтенная особа, но, конечно, не догнала. Подруги решили узнать, что произошло, нашли дом пожилой дамы и узнали печальную новость: она не пережила своей потери. Было от чего расстроиться: не доверяя банкам, Зинаида Колобова всю жизнь откладывала деньги и покупала на них золотые кольца. Время от времени она их доставала и чистила, и как раз во время этой процедуры ее сокровища похитили. Лена с Иркой не могут пройти мимо такой несправедливости и берутся узнать, куда подевалась связка колец на велосипедном тросике! Смешные детективы Елены Логуновой – это увлекательные интриги, веселые приключения и блестящий авторский юмор. Ее героини легко и изящно распутывают хитроумные преступления, всегда оставаясь самыми обаятельными и привлекательными!

Глава 1

— Не звонили еще?

Ирка ввалилась в дверь, как медведь. Добычливый, не просто разоривший пасеку, а еще и прихвативший с собой пару ульев: под мышками подруга держала не то баулы, не то бочонки.

Мне помешал разглядеть ее ношу слепящий свет. На лестничной площадке напротив входной двери нашей квартиры расположено большое окно, которое уборщица утром отмыла до хрустального блеска, а солнце днем до краев наполнило его.

Бухнув на пол в прихожей предполагаемые ульи, «медведь» протопал ко мне в кухню и озабоченно повторил:

— Не звонили?

— Звонили. — Я кивнула и попробовала борщ в кастрюле.

Подруга шагнула к плите, отняла у меня ложку, тоже попробовала и безаппеляционно заявила:

— Соли мало.

Я послушно добавила соли, помешала, снова попробовала, удовлетворенно кивнула, выключила газ и накрыла кастрюлю крышкой.

Борщ не едят с пылу с жару, он должен как следует настояться. Самый вкусный — вчерашний. «Учеряшний», говорят у нас на Кубани.

— И что сказали? — Подруга села за стол и помахала рукой, побуждая меня поторопиться и вовсе не претендуя на снятие пробы.

Она прекрасно знает местные кулинарные традиции и первая надавала бы мне по рукам, вздумай я разлить по тарелкам свежесваренный борщ.

Я включила чайник, поставила на стол початую коробку конфет.

— Не тяни! — рассердилась Ирка. — Я гнала как сумасшедшая, чтобы не опоздать! И что? Не успела?!

— На этот раз они объявились еще утром. — Я развела руками. — Что можно поделать? Попросить перезвонить часиков через пять?

— А почему нет?!

— Успокойся, так и сделала. — Я достала из шкафчика чашки. — Тебе чай или кофе?

— Мне каркаде. А они что?

— А они еще трижды перезванивали и возмущались моей безответственностью. Мол, как такое возможно — уклоняться от беседы со следователем из столичного управления. — Я плюхнула в кипяток пакетики с заваркой и переставила чашки на стол.

— А ты им сказала, что в нашей стране следственные действия с гражданами по телефону не проводятся? — Ирка развернула и закинула в рот шоколадную бомбошку.

— Нет, я им сказала: «Ой, погодите, мне как раз по другой линии из банка звонят, должно быть, хотят предупредить о телефонных мошенниках!»

— И это их отпугнуло? — подруга недоверчиво покрутила головой и окончательно успокоилась. — Наверняка ненадолго. Скоро опять позвонят.

— И не раз, — меланхолично согласилась я, разворачивая конфетку. — В прошлом месяце звонили четыре дня подряд. А в позапрошлом три.

— Угадывается система, — кивнула подруга и притопила ложкой разбухший пакетик.

Систему угадал бы даже наивный Буратино. Я таковым не была, поэтому быстро заметила: на следующий день после того, как я вношу в банк очередной ипотечный платеж, мне звонят телефонные мошенники. Прикидываясь то сотрудниками финансово-кредитных учреждений, то работниками правоохранительных органов, эти нехорошие люди пытаются выманить у меня ключи и пароли от счетов, где деньги лежат. Я им, конечно же, ничего такого не сообщаю, даже слово «да» никогда не произношу, чтобы жулики его не вырезали из записи разговора и не использовали для аутентификации по голосу. Но свернуть разговор моментально не получается: мошенники очень настойчивы. Приходится проявлять изобретательность, чтобы как-то их отогнать.

Ирку это очень развлекает, она взялась вести хронику моих коммуникаций с телефонными мошенниками и старается не пропускать таких разговоров.

— Не понимаю, почему полиция не борется с этими жуликами, — посетовала подруга, мелкими глоточками прихлебывая горячий напиток. — Расплодились, точно крысы на помойке! Нормальным людям от них житья нет! Дурят доверчивых граждан без зазрения совести.

— При случае попеняй на это полковнику Лазарчуку, — предложила я и сменила тему: — А что у тебя там?

Я кивнула на коридор, вспомнив, что подруга явилась ко мне отягощенной не только морально, но и физически.

— В одной баклажке вода, в другой грязь. Мои тебе подарочки из Пятигорска. — Ирка подхватилась, убежала в прихожую и вернулась уже с «подарочками» в пятилитровых бутылях.

— Спасибо, конечно…

Я озадаченно посмотрела на немаленькие сувениры.

— Воду выпьете, грязью будешь намазываться. Отличная грязь! — Подруга ногой подпихнула ко мне баклажку, по самую крышку наполненную черной и маслянистой, как нефть, массой. — Прямиком из Томбуктанского озера!

— Тамбуканского, — машинально поправила я. — Томбукту — это в Африке, там ты еще не была. Слушай, а как у тебя получилось набить этой грязью такую большую емкость с узким горлышком? Она же очень густая.

— Я старалась, — обиженно ответила подруга. — Битый час возилась, пока три баклаги наполнила.

— Три? — ужаснулась я.

Тамбуканская грязь, если кто не знает, чемпион по укрывистости и расходу средства на единицу площади. Одной пригоршни этой вязкой черной массы вполне достаточно, чтобы превратить в дядю Тома здоровенного высоченного мужика вроде моего супруга. Мне с достаточно скромными габаритами хватает и пары столовых ложек, причем негритянка из меня получается на диво убедительная. В Томбукту запросто приняли бы за свою.

— Одна мне, вторая тебе, а третья нашим мадамам, — обосновала свою запасливость Ирка.

Наши мадамы — это моя тетушка Ида и ее подруга Марфинька, интеллигентные питерские старушки, благодаря которым Ирка и открыла для себя Пятигорск с его водами и грязями.

Мадамы завели обыкновение зимовать на курорте, спасаясь от гололеда и сосуль любимой Северной столицы. Раньше-то они в Бад-Вильдбад и Баден-Баден усвистывали, а теперь вынуждены ограничиваться просторами родной страны, но нисколько этим не огорчаются. И рассказывают о своей курортной жизни так увлекательно, что Ирка не выдержала и недавно свозила в Кавминводы все свое семейство. Нас с собой тоже звала, но мы отговорились тем, что любим бывать в Пятигорске в феврале, когда контраст между горячими природными ваннами и окрестными заснеженными горами наиболее впечатляет.

— Пяти литров грязи мне хватит, чтобы обмазаться с ног до головы раз сто, — прикинула я.

— Пять литров — это объем посудины, а грязи в ней почти семь кило! — подруга набила цену своему подарку.

— Три года мазаться, если хотя бы раз в неделю, — подсчитала я без восторга.

Тамбуканскую грязь, чтобы вы знали, очень трудно отмыть. А пачкает она все вокруг ого-го как!

— Понимаю, о чем ты, — нисколько не обидевшись, усмехнулась подруга. — Сама не хочу развозить грязь в своей чистой ванной. Именно поэтому я здесь!

— Чтобы развозить грязь в моей чистой ванной?!

— Без паники! Я нашла другое решение! — Ирка устремила выразительный взгляд за окно. — Какая сегодня погодка-то, а? Небо ясное, солнце яркое, максимальная температура воздуха по прогнозу будет плюс двадцать четыре! В пятнадцать часов, — она озабоченно посмотрела на свой наручный хронометр. — То есть через пятьдесят минут. Собирайся, а то пропустим самое тепло.

— Мы идем гулять? — не поняла я.

— Не гулять, а принимать процедуры! — подняла палец затейница. — Намажемся полезной грязью на пляже у реки, там в будний день в апреле пусто, нам никто не помешает.

— А мыться как?

— Вчерне — речной водичкой, она проточная, и ее много, а потом из баклажек ополоснемся, у меня в багажнике двадцать литров водопроводной воды, — похвасталась подруга. — Комнатной температуры, правда, но мы выставим ее на солнце, она и нагреется.

Сочтя, что все уже сказано и решено, она потопала в прихожую, на ходу напевая что-то собственного сочинения:

— Кто гуляет у реки…

— Это мы — грязевики, — мрачно подсказала я идеальную рифму.

Но возражать против смелого плана не рискнула, чтобы не подвергнуть опасности тотального загрязнения свою чистую ванную комнату.

Девочкой она даже любила свое имя. Зина, Зиночка — звучало тонко, звонко, задиристо, как свист шпаги, а про отважных мушкетеров она читала взахлеб. И была очень разочарована, когда д’Артаньяна в кино сыграл Боярский, совсем не похожий на бравого гасконца из ее девичьих грез.

Сама она, впрочем, тоже не походила ни на Миледи, ни на Констанцию. Разве что на простушку Кэтти, хотя и та была поизящнее.

Зине не то чтобы не повезло с внешностью — девушка она была видная, многим мужчинам нравилась, вот только в пару ей подходил не каждый. Вертлявый задохлик д’Артаньян-Боярский рядом с ней смотрелся бы комично. Зина-то и повыше была, и покрепче, с широкой костью — крестьянской породы, горделиво говорил ее батя. Тот искренне полагал эталоном женской красоты дородную бабу, способную на скаку остановить коня, а лучше двух.

С конями Зина и вправду имела дело: девчонкой вместе с другими деревенскими детьми ходила в ночное, пасла колхозных лошадей — зарабатывала копеечку. Прочих многочисленных сельских работ тоже никогда не чуралась, отчего становилась только крепче. Когда после школы поехала в город поступать в ВУЗ, сразу же привлекла внимание тренера институтской спортивной команды. Толкала ядро! Даже несколько медалей на соревнованиях получила. Но студенческие годы вспоминать не любила, потому что именно тогда совершила свою первую большую ошибку.

Та звалась Егором и имела вид здорового плечистого парня, похожего на рыжего бычка. Зина и сама не поняла, любовь у них была или так, мимолетная симпатия, — Егор исчез внезапно и навсегда, а она осталась с незаконнорожденным сыном на руках. Чуть не вылетела из института: пришлось взять академ и на год вернуться к бате с мамкой в деревню.

Но Зина всегда была упорной и изо всех сил толкала свою жизнь вперед, как то ядро. Едва малыш Егорка перешел с мамкиного грудного молока на бабкины каши и щи, она вернулась в институт доучиваться. Сумела устроиться в общежитие для аспирантов, а там познакомилась с Геной — своей второй большой ошибкой.

Гена был и хорош, и пригож: высокий, красивый, умный — писал кандидатскую. Зина взяла его в оборот и остановила, как того коня на скаку: вообще-то сначала Гена ухаживал за ее соседкой по комнате. Той пришлось подвинуться — законной супругой подающего надежды ученого-физика стала Зина.

Надежды физик не оправдал. Нобелевку не получил, академиком не сделался и даже за границу уехать не сподобился, хотя в период развала СССР многие его коллеги благополучно утекли кто в Америку, кто в Канаду, где неплохо устроились. И муж из Гены получился так себе — не самый верный. А вот отец он был неплохой, но только не для маленького Егорки — того Гена не принял. Ему Зина своих деток аж трех родила, пришлось Егорке расти с дедом и бабкой. А старики попивали, внук постепенно тоже к этому делу пристрастился, по пьяному делу обнес с дружками какой-то киоск, получил срок. Вышел — не мог найти нормальную работу, горевал и выпивал… Чуть за тридцать парню было, когда он в петлю полез.

Зина вину свою не сразу в полной мере ощутила. Говорила себе: не уследила, да, а как могла, когда он там, в деревне, а она тут, с мужем и еще тремя детьми? Хотя их с Геной старший к тому времени уже уехал из дома, женился и жил сам по себе, внимания и помощи не просил. Да и второй сын в родительской заботе не нуждался: еще на первом курсе института отселился, начал свой бизнес и благополучно справлялся со своими делами. Одна только младшая, доченька-принцесса, оставалась с родителями, и вот она-то, что называется, давала стране угля. Причем в таком количестве, что мама с папой только и успевали разгребать завалы проблем. Когда Зине было о Егоре печься?

Но годы шли. Гена от жены ушел, дочь-принцесса потянулась за папой, который ее вечно баловал, и Зина осталась одна. Поначалу ей это даже нравилось: в доме тишина, покой, ни о ком не надо заботиться — красота! А со временем сделалось неуютно. Особенно ночью, когда совсем тихо в доме, только ходики тикают, неумолимо время отсчитывают — тик-так, Зина, тик-так, скоро тебе в гроб ложиться!

Так на старости лет она и разлюбила не только тишину и покой, но и собственное имя. Баба Зина — это совсем не изящно звучало, а смешно и нелепо. Назвали бы ее батя с мамкой, скажем, Стеллой или Марианной, никто бы к ее имени не приделал обидное «баба»! Никак такого не могло быть — баба Стелла, баба Марианна… Да только куда им, они и имен таких отродясь не слыхивали, а латиноамериканские сериалы позже появились, когда Зина совсем взрослой была.

— А ты смени имя, — похохатывая, советовала соседка Людка, за неимением других близких ставшая Зине почти подругой. — Пойди в паспортный стол и скажи: так, мол, и так, хочу быть не Зинаидой, а владычицей морскою! Как Русалочка из мультика зваться желаю — Ариэль!

— Это стиральный порошок, — бурчала Зина.

В подаче насмешницы Людки неплохая, в общем-то, идея поменять имя в паспорте звучала глупо.

— Тогда Элеонора, — предлагала та. — Или, чего уж там, давай сразу — Клеопатра! Баба Клеопатра — такое ни у кого язык не повернется сказать, будешь чувствовать себя вечной молодухой. Как в анекдоте, знаешь? «Девочка, барышня, девушка, молодая женщина, молодая женщина, молодая женщина, бабушка умерла».

— Тьфу на тебя, дура, — сердилась Зина и гнала подругу за порог — домой, к сопливым внукам и квашне с тестом для пирогов.

Умирать ей не хотелось. Ни бабушкой, ни молодой женщиной. А сердце уже давило, давление скакало, ноги то гудели, то отнимались — почти семьдесят лет, еще чуть-чуть — и жизни конец.

А что потом? Если правду говорят, что на том свете всех нас ждут близкие, как она Егорке в глаза посмотрит? Чем оправдается за то, что бросила его на произвол судьбы?

Тут ей никто не мог помочь толковым советом, даже Людка только руками развела — мол, Бог рассудит.

И пошла Зина с этим к Богу. В церковь, к батюшке. Послушала его, подумала да и нашла способ загладить свой грех.

— Ризу святому Георгию слажу и оклад на икону, — решила она.

Поделилась с подругой:

— Как помирать соберусь, отнесу в храм свои кольца.

— А ты по плану помирать будешь? — язва Людка удивилась. — Сегодня в храм с кольцами, завтра в гроб в белых тапках? А ежели не успеешь, не та выйдет последовательность?

— Успею, — заверила ее Зина.

Хоть и решила она, что золото не сыновьям и дочке завещает, а церкви пожертвует, расставаться со своим богатством раньше времени не спешила.

Зина копила его почти полвека. Как вышла за Гену, так и стала каждую свободную копеечку откладывать. Потихонечку, полегонечку наполняла копилочку, а потом шла в ювелирный и покупала там золотое колечко. Не для того, чтобы украшать себя, а на старости лет не остаться без средств к существованию.

Крестьянская мудрость и жизненный опыт подсказывали ей — банкам доверять нельзя.

Нехитрая Зинина инвестиционная стратегия вроде бы оправдалась. По колечку, по колечку — и набралась у нее почти за полвека увесистая связка золотых «баранок».

Зина кольца-то сначала на шнурок, а потом на прочный стальной тросик нанизывала. У внука позаимствовала — тот таким устройством с замочком свой велик на улице пристегивал, чтобы не угнали.

Кольца были гладкие, без камней и узоров — самые простые обручальные. Зина нарочно такие брала, чтобы за работу не переплачивать: в ее представлении ценность имел исключительно драгметалл. В ювелирном изделии обычной для советских времен 585-й пробы содержание чистого металла было достаточно высоким. Зина разузнала, прикинула: ныне ее кольца в скупке тянули примерно на миллион рублей. Четыреста семьдесят два грамма золота!

Точный вес своего золотишка Зина знала, потому что магазинные ярлычки с приобретенных изделий никогда не снимала. Так и навешивала кольца на тросик вместе с опломбированными бумажками. В этом было некоторое неудобство: ниточки так и норовили запутаться, и Зина время от времени аккуратно разбирала их. Заодно полировала мягкой тряпочкой и пересчитывала кольца, хотя прекрасно знала, сколько их у нее: сто восемь. Жаль, до ровного счета не дотянула, перестала инвестировать — на одну пенсию золотишка не накупишь.

Сама собой у нее сложилась новая традиция. Раньше Зина регулярно ходила в ювелирный салон за очередным кольцом, а теперь она с неизменной периодичностью приводила в порядок свои сокровища.

Раз в месяц, точно в день рождения Егорки, вину перед которым Зина и надеялась искупить накопленным золотишком, доставала она из надежного места кольца и садилась с ними у окна за стол, накрытый мягким резиновым ковриком.

Брала ватный диск, мазала его старой губной помадой — отличное полировочное средство, чтобы убрать потертости и царапинки, если кто не знает, и…

С грохотом и звоном разбилось оконное стекло! Осколки полетели и на подоконник, и на придвинутый к нему стол, и прямо в Зину!

Она зажмурилась, отшатнулась. Стул не удержался — упал, она сильно ударилась спиной и затылком, но, конечно же, не залежалась на полу — не из таких крестьянская баба, которая и коня остановит.

Не обращая внимания на боль в спине и кровавую каплю, затекшую в глаз — похоже, лоб порезало стекляшкой, — Зина неловко, как черепаха, перевернулась на живот и на коленках, раздирая чулки об осколки, подползла к столу.

Уцепилась за столешницу, подтянулась, поднялась…

И успела заметить чернокожую лапу, одним рывком утянувшую в оконный проем все ее богатство — сто восемь золотых обручальных колец на стальном велосипедном тросике!

Место, как выяснилось, Ирка выбрала заранее. Присмотрела, когда мы большой компанией друзей ходили к реке на шашлыки.

Теперь только порадовалась:

— Ты смотри, тут и очаг наш еще цел! Прекрасно, быстро сладим костерок. Насобирай-ка мелких палочек для розжига.

— Зачем нам костерок? — я оглядела песчаную отмель, обнажившуюся из-за того, что за зиму река сильно обмелела. — Тут и так тепло.

Прогноз не подвел, яркое солнце на ясном небе пекло почти по-летнему, воздух прогрелся даже поболе, чем до обещанных +24. И ветер, который исправно мел городские улицы, у реки не чувствовался — от него нас закрывали стена высокого берега, старые ивы и густые заросли сухих камышей.

— А грязь подогреть? — напомнила Ирка и повернулась, чтобы открыть багажник. — Ее наносят теплой, оптимальная температура — сорок градусов.

— Можно было ее дома нагреть и привезти в термосе, — проворчала я.

Ирка замерла, пораженная гениальностью этой мысли и огорченная ее же несвоевременностью:

— Могла бы и раньше сказать! — но тут же обрела обычную невозмутимую деловитость: — В следующий раз так и сделаем, а пока обойдемся костерком. Бери баклажку с водой, тащи ее на берег, потом вернешься за следующей.

Я с тоской оглядела содержимое багажника: четыре пятилитровых бутыли с водой, аккуратная вязанка дров, туристический коврик-пенка в рулоне, махровые полотенца в стопке, еще какой-то пухлый пакет… Таскать нам — не перетаскать.

Может, надо было пожертвовать своей чистой ванной?

— Не стой, упустим самое тепло! — Ирка сунула мне в руки баклажку, под тяжестью которой меня сразу же перекосило. — Складируем все у нашего старого очага, там идеальное место для бивака. Сверху нас видно не будет, а по реке никто теперь не плавает.

— Зато с другого берега Кубани мы будем как на ладони, — напомнила я, но дальше спорить не стала, спеша избавиться от оттягивающей руку баклажки.

— На другом берегу многоэтажный долгострой, там пока что как на Марсе — никакой жизни нет. — Подруга догнала меня на крутом спуске, промчалась мимо с ветерком и дровами, чуть не царапнув по ноге суковатым поленом. — Но если и увидит нас кто-то здесь, что такого? В грязи мы будем совершенно неузнаваемы.

— Загадочные люди в черном, — кивнула я, с кряхтеньем опуская на белый песочек свою увесистую ношу.

— Леди в черном! — хихикнула Ирка. И не позволила мне постоять, отдыхая. — Эй, эй, без перекуров, пожалуйста! Давай-ка живо все сюда перенесем, чтобы я закрыла багажник.

Под чутким руководством подруги, привыкшей командовать тремя богатырями — сыновьями и мужем, с подготовительным этапом мы управились быстро.

Уже через четверть часа бутыли с водой, дрова и прочее необходимое снаряжение были перенесены на бережок. Я с чувством честно исполненного долга уселась на развернутой пенке, а Ирка склонилась над очагом, разжигая огонь.

Поскольку именно я, пройдясь под ивушками в низком приседе, собрала мелкие сухие палочки для розжига, никакой вины за то, что отдыхаю, пока подруга трудится, не ощущала.

Попыхтев и запалив костер, Ирка сунула прямо в огонь котелок с водой, в которую опустила стеклянную банку с грязью. На водяной бане та быстро нагрелась до нужной температуры, и вскоре можно было приступать непосредственно к процедуре.

— Смущенье прочь, снимаем все, потому как под грязью все равно ничего не видно будет, а белье, если оно испачкается, потом не отстираешь, — непререкаемым тоном распорядилась подруга. — И не тяни, мажься быстро, пока грязь не остыла!

— А с волосами как? — я в сильном сомнении посмотрела на протянутую мне склянку с грязюкой.

— В идеале, конечно, надо бы и голову намазать, тамбуканская грязь очень полезна для укрепления и роста волос, но их мы тут потом не промоем, — с сожалением признала Ирка и полезла в свою сумку-самобранку. — Держи.

— Это пакет для мусора? — я двумя пальчиками взяла лоскут черного полиэтилена.

— Сейчас это купальная шапочка.

— Грязевальная, — съязвила я, но покорно упаковала свой скальп в мусорный пакет, предварительно скрутив русый хвост в тугую «гульку».

Ирка не без труда — ее рыжая шевелюра гораздо пышнее моей — сделала то же самое, и мы в четыре руки, помогая друг другу, проворно намазались прославленной тамбуканской грязью.

— Ну красота же! — весело восхитилась Ирка, оглядев меня на предмет обнаружения возможных пробелов и дефектов покраски. Я ответно оценила ее новый экстерьер.

Из стокилограммовой подруги получилась совершенно роскошная Большая Черная Мамушка. Я на ее фоне терялась, годясь разве что на эпизодическую роль негритенка с опахалом, зато песенка про Чунга-Чангу в моем исполнении прозвучала особенно органично.

Потом мы немного поскакали по песочку, по мере сил и таланта изображая африканские пляски, а затем Ирка вдруг шикнула, приложив черный палец к красным губам:

— Тихо!

— «Тихо, тихо, слышите, вы слышите, рыдают? Я клянусь вам светом солнца и луны, это плачут тигры, львы и попугаи, крокодилы, баобабы и слоны», — подхватила я, решив, что подруга решила продолжить вокальный номер нашего знойного дуэта песенкой негритенка из старого советского кинофильма «Проданный смех». — «Змеи грустные из нор не вылезают, обезьяны на бананы не глядят, зебры плачут черно-белыми слезами и кокосовых орехов не едят…»^[2]

— Змей нам тут и не надо, спасибочки, а на обезьянку я бы поглядела, но вряд ли это она. — Ирка внимательно уставилась на камыши.

Я проследила за ее взглядом и увидела расходящуюся по сухостою волну. Похоже, по зарослям кто-то бежал, довольно быстро приближаясь к нашему биваку. Макушки двухметровых стеблей тряслись и кланялись, но возмутителя камышового спокойствия еще не было видно.

Я отогнала видение соплеменного обезьянам и зебрам удава, мчащегося на всех парах, — не надо нам такого африканского колорита! — и огляделась в поисках чего-нибудь подходящего для того, чтобы прикрыть наготу. Одежду свою мы аккуратно сложили подальше от костра, чтобы вещи не пропахли дымом.

— Не тронь, испачкаешь! — угадав мое намерение метнуться за подштанниками, одернула меня подруга.

— А как тогда?

Мы сцепились взглядами, и в этот момент раздался громкий бульк — похоже, в воду что-то плюхнулось, и камышовое волнение прекратилось.

— «Десять негритят пошли купаться в море, десять негритят резвились на просторе», — озадаченно пробормотала Ирка, детской считалкой продолжая спонтанно возникшую тему «Африка в песнях народов мира».

Я повернулась к реке, просканировала взглядом ее гладкую серебристую поверхность и закончила куплет:

— «Один из них утоп, ему купили гроб, и вот результат — девять негритят!»

— Двое, — машинально поправила подруга, явно имея в виду нас.

— Трое! — возразила я, поскольку камыши над нами опять затряслись.

Через несколько мгновений из зарослей на песчаный берег вперевалку, как утка, выскочила особа в ситцевом платье-халате — синем, в белых с желтыми серединками ромашках.

Яркая расцветка наряда бросилась мне в глаза, а облаченную в него гражданку я рассмотреть не успела, но это точно была не африканская, а наша, русская. Она моментально ушуршала обратно, успев только взвизгнуть: «Батюшки, черти!».

— Это кто черти? Это мы черти? — по кильватерному следу в камышах отследив ретираду впечатлительной незнакомки, вслух удивилась Ирка.

Кажется, она слегка нахмурилась, а впрочем, в этом я не уверена. Толстый слой антрацитово-черной тамбуканской грязи маскирует мимику получше карнавальной маски.

— Какие же мы черти? У нас рогов нет! — подруга продолжала запоздало оппонировать беглянке.

— У тебя есть, — возразила я. — Уголки мусорного пакета очень похоже оттопырились.

— Затопырь их обратно. — Ирка наклонила голову, чтобы я поправила ее грязевальную шапочку, но вовремя спохватилась: — Хотя, нет, не трогай, испачкаешь… Как думаешь, пятнадцать минут прошли уже?

— Все двадцать прошли.

— Тогда давай заканчивать процедуру. — Подруга осторожно, чтобы не наколоть босые ноги, пошла к реке. — Что-то у меня настроение пропало. Обескуражила меня эта бабка своим «Черти, черти!».

— Это была бабка? — Я тоже зашла по колено в реку и стала смывать с себя целебную грязь. — Ой, вода холодная-а-а!

— Сейчас у костра согреемся… Да, это была бабка, толстая и седая. Как бы ее кондратий не хватил, а? — Ирка забеспокоилась и ускорилась с помывкой.

Мы быстренько ополоснулись в реке, вылили друг на друга теплую воду из баклажек, насухо вытерлись полотенцами и оделись.

— Ну вот! Выглядим как белые люди. — Подруга частями осмотрела себя в маленьком зеркальце, стерла черное пятно за ухом и с треском, похожим на пистолетный выстрел, захлопнула пудреницу. — Теперь собираем манатки, садимся в машину и…

— И? — меня насторожила образовавшаяся пауза.

Ирка вздохнула.

— И можно, конечно, сразу ехать домой, но я бы все-таки сначала посмотрела в камышах. Вдруг бабка там лежит в глубоком обмороке?

— Я бы не удивилась, — призналась я, сноровисто собирая вещи. — Сама бы хлопнулась без чувств, столкнувшись в кубанских плавнях с такой демонической черной парочкой! Да у костра, в дыму!

— И не забудь про запах серы! — Ирка не удержалась и хихикнула. — Тамбуканская грязь — она же просто чертовски ароматная.

В камышах никого не было. Ни удава, ни бессознательной бабки. На дороге, отделяющей высокий берег от первой линии частных домов, тоже не наблюдалось никаких тел. Во всяком случае, неподвижных: котики в лопухах шныряли во множестве. Частный сектор у реки — раздолье для усатых-полосатых.

— Кажется, бабушка справилась с потрясением, — обнадежилась Ирка, но тут позади нас с намеком завыла сирена, и подружка опасно притиснула свою машину к обрыву, пропуская спешащую «Скорую».

Я проводила карету с красным крестом хмурым взглядом и покосилась на подругу, выразительно подняв бровь. Ирка тихо выругалась, вырулила на дорогу и поехала вслед за «Скорой».

Еще лет двадцать назад вдоль реки, которая служит границей города и края с соседней Адыгеей, стояли только убогие старые хаты, но не зря наше правительство утверждает, что благосостояние российских граждан постоянно растет. Таких вот, с резко выросшим благосостоянием, откуда-то взялось на удивление много, и хижины стали вытесняться дворцами.

В результате уже сейчас застройка утратила стилистическое единообразие в духе «бедненько, но чистенько».

Особенно эклектично выглядит первая линия. Тут тебе и трехэтажный фахверковый дом а-ля жилище баварского бюргера, и псевдоготический замок с башенками, и хатка-мазанка под потрескавшимся шифером, и типичный приют викинга с островерхой крышей, и белокаменный дворец-палаццо с арочными окнами — все в один пестрый ряд.

«Скорая» свернула с тянущейся по высокому берегу улицы Приречной в уходящий в глубь частного квартала проезд и сразу остановилась.

Ирка тоже запарковалась, мы вышли из машины и заглянули в проулок, куда выходила калитка небогатого дома — сейчас она была распахнута настежь и подперта половинкой почерневшего кирпича. В проеме можно было видеть гравийную дорожку, обитый угол старого кирпичного дома и буйную зелень необлагороженной растительности.

— А по фасаду никакого тебе забора, — проворчала моя хозяйственная подруга.

— Он явно был там, но его разобрали, остались только столбы. Похоже, доски менять будут, — я проявила дедукцию. — Хотя я бы обошлась без забора, только кусты подстригла, чтобы вид на реку открыть.

— Без забора, здесь? — Ирка фыркнула. — Под обрывом песчаный берег, где вечно кто-то гуляет, а кто-то бомжует, в полукилометре слева — пригородный вокзал, справа — ресторан с недоброй славой, натуральная воровская малина. Смекаешь, какая тут криминогенная обстановка? Без забора нельзя.

За разговором мы подошли поближе к обсуждаемому объекту и заглянули во двор. Ирка первой сунулась в открытый проем калитки, тут же отшатнулась и схватилась за сердце:

— Боже мой!

У меня тоже екнуло в груди.

Во дворе у самого порога дома лежало тучное тело, частично накрытое белым с розовыми полосками льняным полотенцем. Из-под него виднелись отекшие ноги в тапках-ботах из овчины и подол ситцевого халата — синего, в белых с желтыми серединками ромашках. Белый меховой верх обуви был усеян сухими репьями и растительным мусором. Такая домашняя обувь не приспособлена для пробежек в зарослях сухостоя.

— Это она, — шепнула мне на ухо Ирка. Она максимально приглушила голос, но не смогла скрыть в нем ужас. — Та самая бабка!

— Вижу, — тихо ответила я, холодея.

Какой кошмар, мы довели до смерти впечатлительную старушку!

Или не мы?

Я прислушалась к словам людей, кучкующихся в некотором отдалении от тела.

–… сердце, — сказал мужчина в красно-синей форме «Скорой» — врач или фельдшер. Он разговаривал с полной женщиной в кухонном фартуке поверх розового спортивного костюма, похожего на флисовую пижаму. — Она болела?

— Ходила в поликлинику, — уклончиво ответила женщина и повернула голову, посмотрев на тело. — Кто в этом возрасте здоров? Ох, Зина, Зина…

— Ну даже если она стояла на учете и имела подтвержденный диагноз, при такой внезапной смерти необходимо вызвать сотрудника полиции для оформления протокола осмотра тела, — сказал медик.

— Я позвоню, Людмила, — мягко, но решительно произнес третий человек — мужчина, которого я не видела, потому что женщина и медик его загораживали. — Вы пока с Анатолием Ефимовичем посидите, может, водички ему…

— Ох, и правда… — женщина послушно отошла в сторону.

Я вытянула шею, но упомянутого Анатолия Ефимовича не разглядела, его закрывал жасминовый куст. Зато теперь увидела того, кто проявил о нем заботу, и это оказался хорошо знакомый мне человек!

— А это не отец ли Александр? — Ирка тоже его узнала.

— Он самый.

Я встретилась взглядом с батюшкой, он мне кивнул, но ничего не сказал — очевидно, у него в телефоне, приложенном к уху, как раз возник собеседник.

— Кто же она такая, эта бабка, если к ней сам настоятель примчался? — Ирка озвучила вопрос, который возник и у меня.

Батюшка Александр — мой старый знакомый. Можно сказать, из прошлой жизни.

В давние времена, когда он с легкостью откликался на свойское Сашхен, мы с ним вместе учились на филфаке. Но на третьем или на четвертом курсе мой приятель ушел сначала в академ, а потом и вовсе из универа. Лет десять, наверное, я о нем ничего не слышала, а потом как-то поехала брать интервью у энергичного священника, затеявшего в быстро растущем спальном районе строительство нового храма, и с изумлением узнала в нем своего бывшего однокурсника — теперь уже батюшку Александра.

С тех пор мы эпизодически встречаемся и общаемся, хотя я при этом всякий раз ощущаю неловкость. Как-то странно просить благословения у того, кому сама же подсказывала на экзамене по старославянскому! Мы же вместе ездили на уборку картошки и ходили по дворам, опрашивая старух, на фольклорной практике. В общаге жили на одном этаже и тусили в сборной компании филологов и историков. Яичницу на общей кухне жарили!

У Сашхена родители в кубанской станице жили, держали кур и привозили сыну в город трехлитровые банки с сырыми яйцами, выпущенными из скорлупы, — никогда ни до того, ни после я такой странной фасовки не видела.

А еще бывало, по ночам, истомленные жаждой, мы совершали бандитские налеты на уличный автомат с газировкой, из которого, если метко ударить кулаком в секретную болевую точку, можно было выбить порцию бесплатного лимонада. Лайфхак этот разведал именно Сашхен! И баллоны, в которые мы набирали халявную газировку, были его — из-под тех же куриных яиц.

Ушлый парень был мой приятель, весьма предприимчивый! Как-то в совхозе, где мы всем курсом по осени фрукты собирали, он договорился с местными парнями об интересном бартере: два ведра отборных яблок на пол-литра домашнего вина. И всех наших девчонок организовал, чтобы из сада с пустыми руками не возвращались! Уже тогда имел влияние на паству, так сказать. И если не опиумом для народа торговал, то домашним винишком…

— К нам идет! — Ирка подпихнула меня локтем.

Пока я предавалась воспоминаниям о нашей общей студенческой юности, отец Александр уже закончил телефонный разговор и двинулся к нам. Должно быть, встревожил его мой неотрывный затуманенный взгляд.

— Здравствуйте, батюшка. — Ирка изобразила не то поклон, не то книксен — проявила уважение.

Отец Александр крестил ее близнецов — я в свое время договорилась.

— Благословите! — подруга сложила ладони лодочкой.

Батюшка привычно осенил ее крестным знамением и посмотрел на меня.

Я ограничилась глубоким кивком:

— Здравствуйте, батюшка.

— И тебе не хворать, дочь моя, — как мне показалось, язвительно ответил священник. — Что привело вас сюда?

Ирка открыла рот, но я опередила ее:

— Случайность. Мимо ехали, увидели «Скорую», заглянули узнать, не можем ли чем-то помочь.

— Это так по-христиански. — Батюшка Сашхен определенно ехидствовал.

— А то!

Ирка подергала меня за полу пиджака. Я обернулась — подруга сделала страшные глаза. Внушение я поняла без слов: как, мол, со священнослужителем разговариваешь?!

По счастью, ломать себя — извиняться за дерзость и проявлять смирение — не пришлось, потому как у отца Александра зазвонил телефон. Батюшка принял вызов и отошел в сторонку, а я сказала Ирке:

— Уходим. Сейчас полиция приедет, не надо нам тут находиться.

— Но как же? А если это мы виноваты? — подруга оглянулась на тело, потом на батюшку. — Покаяться бы…

— Если виноваты — покаемся, — пообещала я, утягивая ее со двора, — но сначала обстоятельства смерти бабули узнаем.

— Как мы их узнаем, если уйдем?!

Ирка попыталась воспротивиться, но я проявила настойчивость:

— Не мы их узнаем, а полиция, которая сейчас приедет. А мы потом расспросим наших товарищей в органах.

— Точно, мы же завтра у Сереги встречаемся! — вспомнила подруга и тут переключилась на предстоящее празднество. — А вы уже купили ему подарок? Я даже не знаю, что можно преподнести на день рождения пятидесятилетнему мальчику…

— Сорокалетнюю девочку, — предложила я и обеспечила окончательную смену темы.

Всю дорогу до машины и потом, когда мы ехали к моему дому, Ирка вслух перебирала варианты, прикидывая, кого бы еще сосватать в жены нашему другу полковнику Лазарчуку.

С учетом всем известного факта, что Серега уже трижды вступал в законный брак, причем два из них — именно с подачи Ирки, задача была непростая. Подругу она заняла всецело, отодвинув мысли и переживания о бабуле, до смерти напуганной «чертями», на задний план.

Однако я не сомневалась, что к этой грустной теме мы еще вернемся.

Примечания

2

¹ «Это Африка не может без меня» — музыка Максима Дунаевского, слова Леонида Дербенева.