Неточные совпадения
А иногда она торжественно уходила
в самый горячий
момент спора, но, остановясь
в дверях, красная от гнева, кричала...
— Уничтожай его! — кричал Борис, и начинался любимейший
момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие, острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он бросал их на диван, а они, снова наскакивая на него, тыкали пальцами ему
в ребра, под колени. Клим никогда не участвовал
в этой грубой и опасной игре, он стоял
в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры...
— Согласись, Тимофей, что
в известный
момент эволюция требует решительного удара…
Был
момент, когда Клим подумал — как хорошо было бы увидеть Бориса с таким искаженным, испуганным лицом, таким беспомощным и несчастным не здесь, а дома. И чтобы все видели его, каков он
в эту минуту.
Со всей решимостью, на какую Клим был способен
в этот
момент, он спросил себя: что настоящее, невыдуманное
в его чувствах к Лидии?
В тесной комнатке, ничем не отличавшейся от прежней, знакомой Климу, он провел у нее часа четыре. Целовала она как будто жарче, голоднее, чем раньше, но ласки ее не могли опьянить Клима настолько, чтоб он забыл о том, что хотел узнать. И, пользуясь
моментом ее усталости, он, издали подходя к желаемому, спросил ее о том, что никогда не интересовало его...
Он не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение. Не много дней прошло с того
момента, но он уже не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил
в нем сомнения
в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
— Такая судорога была у Наполеона Бонапарта
в лучшие
моменты его жизни.
Не забывая пасхальную ночь
в Петербурге, Самгин пил осторожно и ждал самого интересного
момента, когда хорошо поевшие и
в меру выпившие люди, еще не успев охмелеть, говорили все сразу. Получалась метель слов, забавная путаница фраз...
Он почти всегда безошибочно избирал для своего тоста
момент, когда зрелые люди тяжелели, когда им становилось грустно, а молодежь, наоборот, воспламенялась. Поярков виртуозно играл на гитаре, затем хором пели окаянные русские песни, от которых замирает сердце и все
в жизни кажется рыдающим.
Они хохотали, кричали, Лютов возил его по улицам
в широких санях, запряженных быстрейшими лошадями, и Клим видел, как столбы телеграфа, подпрыгивая
в небо, размешивают
в нем звезды, точно кусочки апельсинной корки
в крюшоне. Это продолжалось четверо суток, а затем Самгин, лежа у себя дома
в постели, вспоминал отдельные
моменты длительного кошмара.
Варвара, встряхнув головою, рассыпала обильные рыжеватые волосы свои по плечам и быстро ушла
в комнату отчима; Самгин, проводив ее взглядом, подумал, что волосы распустить следовало раньше, не
в этот
момент, а Макаров, открыв окна, бормотал...
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был
момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что это так и есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать
в уши его...
Клим Самгин почувствовал, что на какой-то
момент все вокруг, и сам он тоже, оторвалось от земли и летит по воздуху
в вихре стихийного рева.
Наблюдая волнение Варвары, ее быстрые переходы от радости, вызванной его ласковой улыбкой, мягким словом, к озлобленной печали, которую он легко вызывал словом небрежным или насмешливым, Самгин все увереннее чувствовал, что
в любую минуту он может взять девушку.
Моментами эта возможность опьяняла его. Он не соблазнялся, но, любуясь своей сдержанностью, все-таки спрашивал себя: «Что мешает? Лидия? Маракуев?»
Она очень легко убеждалась, что Константин Леонтьев такой же революционер, как Михаил Бакунин, и ее похвалы уму и знаниям Клима довольно быстро приучили его смотреть на нее, как на оселок, об который он заостряет свои мысли. Но являлись
моменты и разноречий с нею, первый возник на дебюте Алины Телепневой
в «Прекрасной Елене».
И с этого
момента уже не помнил ничего. Проснулся он
в комнате, которую не узнал, но большая фотография дяди Хрисанфа подсказала ему, где он. Сквозь занавески окна
в сумрак проникали солнечные лучи необыкновенного цвета, верхние стекла показывали кусок неба, это заставило Самгина вспомнить комнатенку
в жандармском управлении.
Авторитетным тоном, небрежно, как раньше, он говорил ей маленькие дерзости, бесцеремонно высмеивая ее вкусы, симпатии, мнения; он даже пробовал ласкать ее
в моменты, когда она не хотела этого или когда это было физиологически неудобно ей.
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается стена городовых, он уже хотел выбраться из толпы, идти назад, но
в этот
момент его потащило вперед, и он очутился на площади, лицом к лицу с полицейским офицером, офицер был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом очень похож на редактора газеты «Наш край».
«Припадок истерии, — упрекнул он себя. — Как все это случилось?» — думал он, закрыв глаза, и невольно вспомнил странное поведение свое
в момент, когда разрушалась стена казармы.
—
Момент! Нигде
в мире не могут так, как мы, а? За всех! Клим Иваныч, хорошо ведь, что есть эдакое, — за всех! И — надо всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый, а? Вот как мы…
А
в следующий
момент подумал, что если он так одинок, то это значит, что он действительно исключительный человек. Он вспомнил, что ощущение своей оторванности от людей было уже испытано им у себя
в городе, на паперти церкви Георгия Победоносца; тогда ему показалось, что
в одиночестве есть нечто героическое, возвышающее.
— Да, необходимо создать организацию, которая была бы способна объединять
в каждый данный
момент все революционные силы, всякие вспышки, воспитывать и умножать бойцов для решительного боя — вот! Дунаев, товарищ Дунаев…
С этого
момента Самгину стало казаться, что у всех запасных открытые рты и лица людей, которые задыхаются. От ветра, пыли, бабьего воя, пьяных песен и непрерывной, бессмысленной ругани кружилась голова. Он вошел на паперть церкви; на ступенях торчали какие-то однообразно-спокойные люди и среди них старичок с медалью на шее, тот, который сидел
в купе вместе с Климом.
Самгин подвинулся к решетке сада как раз
в тот
момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял, подняв левую руку
в небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как
в рупор...
— Зайдемте сюда, я поправлюсь, — предложил Правдин, открывая дверь магазина дамских мод, и как раз
в этот
момент часть демонстрантов попятилась назад, втолкнув Самгина
в магазин.
И не спеша, люди, окружавшие Самгина, снова пошли
в Леонтьевский, оглядываясь, как бы ожидая, что их позовут назад; Самгин шел, чувствуя себя так же тепло и безопасно, как чувствовал на Выборгской стороне Петербурга.
В общем он испытывал удовлетворение человека, который, посмотрев репетицию, получил уверенность, что
в пьесе нет
моментов, терзающих нервы, и она может быть сыграна очень неплохо.
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб на плечо Игната, но человек
в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими руками, сжав кулаки, она ткнула Игната
в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб на землю. На какой-то
момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет на пальцы правой руки.
— Что же ты молчишь? — спросила Дуняша очень требовательно;
в этот
момент коридорный сказал, что «кушать подано
в комнату барыни», и Самгин мог не отвечать.
Не торопясь Муравьева закурила папиросу от своей спички и сказала, что меньшевики,
в будущее воскресенье, устраивают
в ремесленной управе доклад о текущем
моменте.
Самгин подошел к ней как раз
в тот
момент, когда молния встряхнула, зажгла сумрак маленькой комнаты и Марина показалась туго затянутой
в шелк.
В другой раз она долго и туманно говорила об Изиде, Сете, Озирисе. Самгин подумал, что ее, кажется, особенно интересуют сексуальные
моменты в религии и что это, вероятно, физиологическое желание здоровой женщины поболтать на острую тему.
В общем он находил, что размышления Марины о религии не украшают ее, а нарушают цельность ее образа.
— Ну, если б не стыдно было, так вы — не говорили бы на эту тему, — сказал Самгин. И прибавил поучительно: — Человек беспокоится потому, что ищет себя. Хочет быть самим собой, быть
в любой
момент верным самому себе. Стремится к внутренней гармонии.
Это было последнее,
в чем он отдал себе отчет, — ему вдруг показалось, что темное пятно вспухло и образовало
в центре чана вихорек. Это было видимо только краткий
момент, две, три секунды, и это совпало с более сильным топотом ног, усилилась разноголосица криков, из тяжко охающих возгласов вырвался истерически ликующий, но и как бы испуганный вопль...
Были
в жизни его
моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал
в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
Самгин слушал равнодушно, ожидая
момента, когда удобно будет спросить о Марине. О ней думалось непрерывно, все настойчивее и беспокойней. Что она делает
в Париже? Куда поехала? Кто для нее этот человек?
Открыв глаза, он увидал лицо свое
в дыме папиросы отраженным на стекле зеркала; выражение лица было досадно неумное, унылое и не соответствовало серьезности
момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
Самгину подумалось, что настал
момент, когда можно бы заговорить с Бердниковым о Марине, но мешал Попов, —
в его настроении было что-то напряженное, подстерегающее, можно было думать, что он намерен затеять какой-то деловой разговор, а Бердников не хочет этого, потому и говорит так много, почти непрерывно. Вот Попов угрюмо пробормотал что-то о безответственности, — толстый человек погладил ладонями бескостное лицо свое и заговорил более звонко, даже как бы ехидно...
— Единственное, Кирилл Иваныч, спасение наше —
в золоте,
в иностранном золоте! Надобно всыпать
в нашу страну большие миллиарды франков, марок, фунтов, дабы хозяева золота
в опасный
момент встали на защиту его, вот как раз моя мысль!
Самгин слушал равнодушно, ожидая удобного
момента поставить свой вопрос. На столе, освещенном спиртовой лампой, самодовольно и хвастливо сиял самовар, блестел фарфор посуды,
в хрустале ваз сверкали беловатые искры,
в рюмках — золотистый коньяк.
Был
момент нервной судороги
в горле, и взрослый, почти сорокалетний человек едва подавил малодушное желание заплакать от обиды.
Но как раз
в это время по улице проходил К. Г. Бекман, врач городской полиции, который и констатировал, что Зотова убита выстрелом
в затылок и что с
момента смерти прошло уже не меньше двух часов.
Нет, этого он не хотел, женщина нужна ему, и не
в его интересах, чтоб она была глупее, чем есть. И недавно был
момент, когда он почувствовал, что Таисья играет опасную игру.
Незаметно для себя,
в какой-то
момент, он раз навсегда определил ценность этих щеголеватых ‹мыслей› словами...
Союзы городов и земств должны строго объединиться как организация, на которую властью исторического
момента возлагается обязанность замещать Государственную думу
в течение сроков ее паралича.
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки
в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского,
в любой
момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
Не только Тагильский ждал этого
момента — публика очень единодушно двинулась
в столовую. Самгин ушел домой, думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место
в нем, думая о Тагильском и обо всем, что слышал
в этот вечер. Все это нужно было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного, забыть о том, что бесполезно.
Самгин отказался играть
в девятку, курил и, наблюдая за малоподвижным лицом поручика, пробовал представить его
в момент атаки: впереди — немцы, сзади — мужики, а он между ними один.
Крэйтона слушали, не возражая ему, Самгин думал, что это делается из вежливости к союзнику и гостю. Англичанин настолько раздражал Самгина, что Клим Иванович, отказываясь от своей привычки не принимать участия
в спорах, уже искал наиболее удобного
момента, удобной формы для того, чтоб ‹возразить› Крэйтону.
Самгин, видя, что этот человек прочно занял его место, — ушел; для того, чтоб покинуть собрание, он — как ему казалось — всегда находил
момент, который должен был вызвать
в людях сожаление: вот уходит от нас человек, не сказавший главного, что он знает.