Неточные совпадения
Утомленная муками родов, Вера Петровна не ответила. Муж на
минуту задумался, устремив голубиные глаза свои
в окно,
в небеса, где облака, изорванные ветром, напоминали и ледоход на реке, и мохнатые кочки болота. Затем Самгин начал озабоченно перечислять, пронзая воздух коротеньким и пухлым пальцем...
— Верочка,
в последнюю
минуту я решил назвать его Климом. Клим! Простонародное имя, ни к чему не обязывает. Ты — как, а?
Люба Клоун зажала бумажки
в кулак, подумала
минуту, кусая пухлые губы, и закричала...
В эти
минуты она прицеливалась к детям, нахмурив густые брови, плотно сжав лиловые губы, скрестив руки и вцепившись пальцами
в костлявые плечи свои.
Но
в добрую
минуту, таинственно понизив высокий, резкий голос свой, он сказал...
У него была привычка беседовать с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался на
минуту, на две, а помолчав, начинал говорить очень тихо и непонятно.
В такие
минуты Дронов толкал Клима ногою и, подмигивая на учителя левым глазом, более беспокойным, чем правый, усмехался кривенькой усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим спрашивал...
Были
минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца
в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Доктора повели спать
в мезонин, где жил Томилин. Варавка, держа его под мышки, толкал
в спину головою, а отец шел впереди с зажженной свечой. Но через
минуту он вбежал
в столовую, размахивая подсвечником, потеряв свечу, говоря почему-то вполголоса...
И, являясь к рыжему учителю, он впивался
в него, забрасывая вопросами по закону божьему, самому скучному предмету для Клима. Томилин выслушивал вопросы его с улыбкой, отвечал осторожно, а когда Дронов уходил, он, помолчав
минуту, две, спрашивал Клима словами Глафиры Варавки...
В такие
минуты Клим громко говорил...
В ласковую
минуту Клим спросил ее...
Был момент, когда Клим подумал — как хорошо было бы увидеть Бориса с таким искаженным, испуганным лицом, таким беспомощным и несчастным не здесь, а дома. И чтобы все видели его, каков он
в эту
минуту.
Но это честное недоумение являлось ненадолго и только
в те редкие
минуты, когда, устав от постоянного наблюдения над собою, он чувствовал, что идет путем трудным и опасным.
Ужас, испытанный Климом
в те
минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все более редко и лишь как неприятное сновидение. Но
в словах скептического человека было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
Летом, на другой год после смерти Бориса, когда Лидии
минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться
в военной школе и должен был ехать
в какую-то другую,
в Петербург. И вот, за несколько дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился
в другом городе.
Иван поднял руку медленно, как будто фуражка была чугунной;
в нее насыпался снег, он так, со снегом, и надел ее на голову, но через
минуту снова снял, встряхнул и пошел, отрывисто говоря...
— Что, это веселит вас? — вызывающе спросила девушка, и через несколько
минут пред Климом повторилась та сцена, которую он уже наблюдал
в городском саду, но теперь Макаров и Лидия разыгрывали ее
в более резком тоне.
Клим ждал, что
в следующую
минуту они оскорбят друг друга.
В нежную
минуту он решился наконец спросить ее о Дронове; он понимал, что обязан спросить об этом, хотя и чувствовал, что чем дальше, тем более вопрос этот теряет свою обязательность и значение.
В этом скрывалось нечто смущавшее его, нечистоплотное. Когда он спросил, Рита удивленно подняла брови...
Клим присел на край стола, разглядывая Дронова;
в спокойном тоне, которым он говорил о Рите, Клим слышал нечто подозрительное. Тогда, очень дружески и притворяясь наивным, он стал подробно расспрашивать о девице, а к Дронову возвратилась его хвастливость, и через
минуту Клим почувствовал желание крикнуть ему...
За чаем, за обедом она вдруг задумывалась и
минутами сидела, точно глухонемая, а потом, вздрогнув, неестественно оживлялась и снова дразнила Таню, утверждая, что, когда Катин пишет рассказы из крестьянского быта, он обувается
в лапти.
Но Клим на
минуту задержался
в двери и услыхал задыхающийся, хриплый голос...
Около полуночи, после скучной игры с Варавкой и матерью
в преферанс, Клим ушел к себе, а через несколько
минут вошла мать уже
в лиловом капоте,
в ночных туфлях, села на кушетку и озабоченно заговорила, играя кистями пояса...
Клим наклонил голову, смущенный откровенным эгоизмом матери, поняв, что
в эту
минуту она только женщина, встревоженная опасением за свое счастье.
В пять
минут Клим узнал, что Марина училась целый год на акушерских курсах, а теперь учится петь, что ее отец, ботаник, был командирован на Канарские острова и там помер и что есть очень смешная оперетка «Тайны Канарских островов», но, к сожалению, ее не ставят.
Около полуночи Клим незаметно ушел к себе, тотчас разделся и лег, оглушенный, усталый. Но он забыл запереть дверь, и через несколько
минут в комнату влез Дмитрий, присел на кровать и заговорил, счастливо улыбаясь...
Клим начал смотреть на Нехаеву как на существо фантастическое. Она заскочила куда-то далеко вперед или отбежала
в сторону от действительности и жила
в мыслях, которые Дмитрий называл кладбищенскими.
В этой девушке было что-то напряженное до отчаяния,
минутами казалось, что она способна выпрыгнуть из окна. Особенно удивляло Клима женское безличие, физиологическая неощутимость Нехаевой, она совершенно не возбуждала
в нем эмоции мужчины.
Бывали
минуты, когда эта роль, утомляя, вызывала
в нем смутное сознание зависимости от силы, враждебной ему, —
минуты, когда он чувствовал себя слугою неизвестного господина.
Сказав адрес, она села
в сани; когда озябшая лошадь резко поскакала, Нехаеву так толкнуло назад, что она едва не перекинулась через спинку саней. Клим тоже взял извозчика и, покачиваясь, задумался об этой девушке, не похожей на всех знакомых ему. На
минуту ему показалось, что
в ней как будто есть нечто общее с Лидией, но он немедленно отверг это сходство, найдя его нелестным для себя, и вспомнил ворчливое замечание Варавки-отца...
— Любовь и смерть, — слушал Клим через несколько
минут, —
в этих двух тайнах скрыт весь страшный смысл нашего бытия, все же остальное — и кутузовщина — только неудачные, трусливые попытки обмануть самих себя пустяками.
Потом этот дьявол заражает человека болезненными пороками, а истерзав его, долго держит
в позоре старости, все еще не угашая
в нем жажду любви, не лишая памяти о прошлом, об искорках счастья, на
минуты, обманно сверкавших пред ним, не позволяя забыть о пережитом горе, мучая завистью к радостям юных.
Она уже не шептала, голос ее звучал довольно громко и был насыщен гневным пафосом. Лицо ее жестоко исказилось, напомнив Климу колдунью с картинки из сказок Андерсена. Сухой блеск глаз горячо щекотал его лицо, ему показалось, что
в ее взгляде горит чувство злое и мстительное. Он опустил голову, ожидая, что это странное существо
в следующую
минуту закричит отчаянным криком безумной докторши Сомовой...
— Подумай: половина женщин и мужчин земного шара
в эти
минуты любят друг друга, как мы с тобой, сотни тысяч рождаются для любви, сотни тысяч умирают, отлюбив. Милый, неожиданный…
Лежа
в постели, Клим озабоченно вспоминал голодные, жадные ласки Нехаевой, и ему показалось, что
в них было что-то болезненное, доходящее до границ отчаяния. Она так прижималась к нему, точно хотела исчезнуть
в нем. Но было
в ней и нечто детски нежное,
минутами она будила и
в нем нежность.
Пошли.
В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел
в комнату брата последним и через несколько
минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Она стала молчаливее и говорила уже не так жарко, не так цветисто, как раньше. Ее нежность стала приторной,
в обожающем взгляде явилось что-то блаженненькое. Взгляд этот будил
в Климе желание погасить его полуумный блеск насмешливым словом. Но он не мог поймать
минуту, удобную для этого; каждый раз, когда ему хотелось сказать девушке неласковое или острое слово, глаза Нехаевой, тотчас изменяя выражение, смотрели на него вопросительно, пытливо.
Через несколько
минут они сидели
в сумрачном, но уютном уголке маленького ресторана; Лютов молитвенно заказывал старику лакею...
Из облака радужной пыли выехал бородатый извозчик, товарищи сели
в экипаж и через несколько
минут ехали по улице города, близко к панели. Клим рассматривал людей; толстых здесь больше, чем
в Петербурге, и толстые, несмотря на их бороды, были похожи на баб.
Через несколько
минут, перекатив
в столовую круглую тушу свою, он, быстро размешивая ложкой чай
в стакане, кричал...
В такую
минуту она казалась вдруг постаревшей, проницательной и опасно мудрой.
Посидев еще
минуты две, Клим простился и пошел домой. На повороте дорожки он оглянулся: Дронов еще сидел на скамье, согнувшись так, точно он собирался нырнуть
в темную воду пруда. Клим Самгин с досадой ткнул землю тростью и пошел быстрее.
Быстро темнело.
В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились
в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни
в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько
минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял
минуту, глядя
в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
Он осторожно улыбнулся, обрадованный своим открытием, но еще не совсем убежденный
в его ценности. Однако убедить себя
в этом было уже не трудно; подумав еще несколько
минут, он встал на ноги, с наслаждением потянулся, расправляя усталые мускулы, и бодро пошел домой.
Минуты две четверо
в комнате молчали, прислушиваясь к спору на террасе, пятый, Макаров, бесстыдно спал
в углу, на низенькой тахте. Лидия и Алина сидели рядом, плечо к плечу, Лидия наклонила голову, лица ее не было видно, подруга что-то шептала ей
в ухо. Варавка, прикрыв глаза, курил сигару.
Клим не видел темненького. Он не верил
в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до дна реки. Это на
минуту смутило Самгина: а — вдруг?
Через несколько
минут, проводив Спиваков и возвратясь
в сад, Клим увидал мать все там же, под вишней, она сидела, опустив голову на грудь, закинув руки на спинку скамьи.
И вдруг, взглянув на сына, она отодвинулась от него, замолчала, глядя
в зеленую сеть деревьев. А через
минуту, поправляя прядь волос, спустившуюся на щеку, поднялась со скамьи и ушла, оставив сына измятым этой сценой.
С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы; на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густо-синяя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями.
В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел к столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через
минуту вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.
Но через
минуту, взглянув
в комнату, он увидел, что бледное лицо Туробоева неестественно изменилось, стало шире, он, должно быть, крепко сжал челюсти, а губы его болезненно кривились.