Неточные совпадения
А через несколько дней, ночью, встав с постели, чтоб закрыть окно, Клим увидал, что учитель и мать идут по дорожке сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами, курит. Свет
луны был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался
в золотистый тон. Клим хотел крикнуть...
Они ушли. Клим остался
в настроении человека, который не понимает: нужно или не нужно решать задачу, вдруг возникшую пред ним? Открыл окно;
в комнату хлынул жирный воздух вечера. Маленькое, сизое облако окутывало серп
луны. Клим решил...
Он вышел от нее очень поздно. Светила
луна с той отчетливой ясностью, которая многое на земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег под ногами. Огромные дома смотрели друг на друга бельмами замороженных окон; у ворот — черные туши дежурных дворников;
в пустоте неба заплуталось несколько звезд, не очень ярких. Все ясно.
Луна еще не взошла,
в небе тускло светилось множество звезд.
Ушли.
Луна светила
в открытое окно. Лидия, подвинув к нему стул, села, положила локти на подоконник. Клим встал рядом.
В синеватом сумраке четко вырезался профиль девушки, блестел ее темный глаз.
Скупо бросив несколько десятков тяжелых капель, туча прошла, гром стал тише, отдаленней, ярко взглянула
в окно
луна, и свет ее как бы толкнул все вокруг, пошевелилась мебель, покачнулась стена.
В облаках, за рекою, пряталась
луна, изредка освещая луга мутноватым светом.
Вечером Клим плутал по переулкам около Сухаревой башни. Щедро светила
луна, мороз окреп; быстро мелькали темные люди, согнувшись, сунув руки
в рукава и
в карманы; по сугробам снега прыгали их уродливые тени. Воздух хрустально дрожал от звона бесчисленных колоколов, благовестили ко всенощной.
Он тотчас поверил, что это так и есть,
в нем что-то разорвалось, наполнив его дымом едкой печали. Он зарыдал. Лютов обнял его, начал тихонько говорить утешительное, ласково произнося имя Лидии; комната качалась, точно лодка, на стене ее светился серебристо, как зимняя
луна, и ползал по дуге, как маятник, циферблат часов Мозера.
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная,
в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом
луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился
в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
— С неделю тому назад сижу я
в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо,
луна катится
в небе, облака бегут, листья падают с деревьев
в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
В маленьком, прозрачном облаке пряталась
луна, правильно круглая, точно желток яйца, внизу, над крышами, — золотые караваи церковных глав, все было окутано лаской летней ночи, казалось обновленным и, главное, благожелательным человеку.
В раме окна серпик
луны, точно вышитый на голубоватом бархате. Самгин, стоя, держа руку на весу, смотрел на него и, вслушиваясь
в трепет новых чувствований, уже с недоверием спрашивал себя...
В небе, очень густо синем и почти без звезд, неподвижно стоял слишком светлый диск ущербленной
луны.
— Да, — сказала Варвара, усмехаясь, но глядя
в сторону,
в окно, освещенное
луною.
Дождь вдруг перестал мыть окно,
в небо золотым мячом выкатилась
луна; огни станций и фабрик стали скромнее, побледнели, стекло окна казалось обрызганным каплями ртути. По земле скользили избы деревень, точно барки по реке.
Скука вытеснила его из дому. Над городом,
в холодном и очень высоком небе, сверкало много звезд, скромно светилась серебряная подкова
луны. От огней города небо казалось желтеньким. По Тверской, мимо ярких окон кофейни Филиппова, парадно шагали проститутки, щеголеватые студенты, беззаботные молодые люди с тросточками. Человек
в мохнатом пальто,
в котелке и с двумя подбородками, обгоняя Самгина, сказал девице, с которой шел под руку...
Он видел, что
в этой комнате, скудно освещенной опаловым шаром, пародией на
луну, есть люди, чей разум противоречит чувству, но эти люди все же расколоты не так, как он, человек, чувство и разум которого мучает какая-то непонятная третья сила, заставляя его жить не так, как он хочет.
Самгин видел пред собою голый череп, круглое лицо с маленькими глазами, оно светилось, как
луна сквозь туман; раскалывалось на ряд других лиц, а эти лица снова соединялись
в жуткое одно.
Но минутами его уверенность
в конце тревожных событий исчезала, как
луна в облаках, он вспоминал «господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут послать
в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи
в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся на улицы Москвы и никем не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
Ночь была прозрачно светлая, — очень высоко, почти
в зените бедного звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая
луна, и все вокруг было невиданно: плотная стена деревьев, вылепленных из снега, толпа мелких, черных людей у паровоза, люди покрупнее тяжело прыгали из вагона
в снег, а вдали — мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.
В небе, недалеко от
луны, сверкала, точно падая на землю, крупная звезда.
Его обогнал жандарм, но он и черная тень его — все было сказочно, так же, как деревья, вылепленные из снега,
луна, величиною
в чайное блюдечко, большая звезда около нее и синеватое, точно лед, небо — высоко над белыми холмами, над красным пятном костра
в селе у церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
Отделился и пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки;
в одной руке он держал какие-то бумаги, пальцы другой дергали на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими руками картуз на лохматую голову;
луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня на животе; Самгин слышал его угрюмые слова...
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания говорить.
В поучениях Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться. Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной
луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто
в этом роде. Он лежал
в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью.
В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое лицо
луны, — желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
Он встал, подошел к двери, повернул ключ
в замке, посмотрел на
луну, — ярко освещая комнату, она была совершенно лишней, хотелось погасить ее.
Переложил подушки так, чтоб не видеть нахально светлое лицо
луны, закурил папиросу и погрузился
в сизый дым догадок, самооправданий, противоречий, упреков.
В разных местах города выли и лаяли на
луну собаки.
— «Как точка над i», — вспомнил Самгин стих Мюссе, — и тотчас совершенно отчетливо представил, как этот блестящий шарик кружится, обегая землю, а земля вертится, по спирали, вокруг солнца, стремительно — и тоже по спирали — падающего
в безмерное пространство; а на земле, на ничтожнейшей точке ее,
в маленьком городе, где воют собаки, на пустынной улице,
в деревянной клетке, стоит и смотрит
в мертвое лицо
луны некто Клим Самгин.
В пронзительно холодном сиянии
луны,
в хрустящей тишине потрескивало дерево заборов и стен, точно маленькие, тихие домики крепче устанавливались на земле, плотнее прижимались к ней. Мороз щипал лицо, затруднял дыхание, заставлял тело съеживаться, сокращаться. Шагая быстро, Самгин подсчитывал...
Вспоминая все это, Самгин медленно шагал по комнате и неистово курил.
В окна ярко светила
луна, на улице таяло, по проволоке телеграфа скользили,
в равном расстоянии одна от другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались, падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок семь капель и упрекнул кого-то...
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто,
в небе, густо-синем, таяла серебряная
луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли воды;
в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Это было дома у Марины,
в ее маленькой, уютной комнатке. Дверь на террасу — открыта, теплый ветер тихонько перебирал листья деревьев
в саду; мелкие белые облака паслись
в небе, поглаживая
луну, никель самовара на столе казался голубым, серые бабочки трепетали и гибли над огнем, шелестели на розовом абажуре лампы. Марина —
в широчайшем белом капоте, —
в широких его рукавах сверкают голые, сильные руки. Когда он пришел — она извинилась...
— Ах, оставь, — сердито откликнулся Самгин. Минуту, две оба молчали, неподвижно сидя друг против друга. Самгин курил, глядя
в окно, там блестело шелковое небо,
луна освещала беломраморные крыши, — очень знакомая картина.
Дома огородников стояли далеко друг от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее пыль, вздувая легкие серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда унесли икону,
в пустое небо, к серебряному блюду
луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
На скамье остался человек
в соломенной шляпе; сидел он, положив локти на спинку скамьи, вытянув ноги, шляпа его, освещенная
луною, светилась, точно медная, на дорожке лежала его тень без головы.
Только что прошел обильный дождь, холодный ветер, предвестник осени, гнал клочья черных облаков, среди них ныряла ущербленная
луна, освещая на секунды мостовую, жирно блестел булыжник, тускло, точно оловянные, поблескивали стекла окон, и все вокруг как будто подмигивало. Самгина обогнали два человека, один из них шел точно
в хомуте, на плече его сверкала медная труба — бас, другой, согнувшись, сунув руки
в карманы, прижимал под мышкой маленький черный ящик, толкнув Самгина, он пробормотал...
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной улице
луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а
в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
«Голубое серебро
луны», — вспомнил Самгин и, замедлив шаг, снисходительно посмотрел на конную фигуру царя
в золотом шлеме.
Втроем вышли на крыльцо,
в приятный лунный холод,
луна богато освещала бархатный блеск жирной грязи, тусклое стекло многочисленных луж, линию кирпичных домов
в два этажа, пестро раскрашенную церковь. Денисов сжал руку Самгина широкой, мягкой и горячей ладонью и спросил...