Неточные совпадения
Как прежде, он часто встречал Инокова на улицах, на берегу реки, среди
грузчиков или
в стороне от людей.
Самгин охотно пошел; он впервые услыхал, что унылую «Дубинушку» можно петь
в таком бойком, задорном темпе. Пела ее артель, выгружавшая из трюма баржи соду «Любимова и Сольвэ». На палубе
в два ряда стояло десять человек, они быстро перебирали
в руках две веревки, спущенные
в трюм, а из трюма легко, точно пустые, выкатывались бочки; что они были тяжелы, об этом говорило напряжение, с которым двое
грузчиков, подхватив бочку и согнувшись, катили ее по палубе к сходням на берег.
— Эх, дубинушка, ухнем! — согласно и весело подхватывали
грузчики частым говорком, но раньше, чем они успевали допеть, другой запевала, высокий, лысый, с черной бородой,
в жилете, но без рубахи, гулким басом заглушал припев, командуя...
Это было гораздо более похоже на игру, чем на работу, и, хотя
в пыльном воздухе, как бы состязаясь силою, хлестали волны разнообразнейших звуков, бодрое пение
грузчиков, вторгаясь
в хаотический шум, вносило
в него свой, задорный ритм.
Самгин догадался, что пред ним человек, который любит пошутить, шутит он, конечно, грубо, даже — зло и вот сейчас скажет или сделает что-нибудь нехорошее. Догадка подтверждалась тем, что
грузчики, торопливо окружая запевалу, ожидающе, с улыбками заглядывали
в его усатое лицо, а он, видимо, придумывая что-то, мял папиросу губами, шаркал по земле мохнатым лаптем и пылил на ботинки Самгина. Но тяжело подошел чернобородый, лысый и сказал строгим басом...
И мешал
грузчик в красной рубахе; он жил
в памяти неприятным пятном и, как бы сопровождая Самгина, вдруг воплощался то
в одного из матросов парохода, то
в приказчика на пристани пыльной Самары,
в пассажира третьего класса, который, сидя на корме, ел орехи, необыкновенным приемом раскалывая их: положит орех на коренные зубы, ударит ладонью снизу по челюсти, и — орех расколот.
«Варвара хорошо заметила, он над морем, как за столом, — соображал Самгин. — И, конечно, вот на таких, как этот, как мужик, который необыкновенно грыз орехи, и
грузчик Сибирской пристани, — именно на таких рассчитывают революционеры. И вообще — на людей, которые стали петь печальную «Дубинушку»
в новом, задорном темпе».
Коротенькими фразами он говорил им все, что знал о рабочем движении, подчеркивая его анархизм, рассказывал о
грузчиках, казаках и еще о каких-то выдуманных им людях,
в которых уже чувствуется пробуждение классовой ненависти.
Самгин встречал этого писателя и раньше, знал, что он числится сочувствующим большевизму, и находил
в нем общее и с дерзким
грузчиком Сибирской пристани и с казаком, который сидел у моря, как за столом; с
грузчиком его объединяла склонность к словесному, грубому озорству, с казаком — хвастовство своей независимостью.
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно пил теплый чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось на единицы, они принимали знакомые образы проповедника с тремя пальцами, Диомидова,
грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел
в памяти Дьякон с толстой книгой
в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
Когда Самгин, все более застывая
в жутком холоде, подумал это — память тотчас воскресила вереницу забытых фигур: печника
в деревне,
грузчика Сибирской пристани, казака, который сидел у моря, как за столом, и чудовищную фигуру кочегара у Троицкого моста
в Петербурге. Самгин сел и, схватясь руками за голову, закрыл уши. Он видел, что Алина сверкающей рукой гладит его плечо, но не чувствовал ее прикосновения.
В уши его все-таки вторгался шум и рев. Пронзительно кричал Лютов, топая ногами...
Но механическая работа перенасыщенной памяти продолжалась, выдвигая дворника Николая, аккуратного, хитренького Осипа, рыжего Семена,
грузчиков на Сибирской пристани
в Нижнем, десятки мимоходом отмеченных дерзких людей, вереницу их закончили бородатые, зубастые рожи солдат на перроне станции Новгород. И совершенно естественно было вспомнить мрачную книгу «Наше преступление». Все это расстраивало и даже озлобляло, а злиться Клим Самгин не любил.
— Прислала мне Тося парня, студент одесского университета, юрист, исключен с третьего курса за невзнос платы. Работал
в порту
грузчиком, купорил бутылки на пивном заводе, рыбу ловил под Очаковом. Умница, весельчак. Я его секретарем своим сделал.
Неточные совпадения
Он веселился без устали, почти ежедневно устраивал маскарады, одевался дебардером, [
Грузчиком (франц. dе́bardeur).] танцевал канкан и
в особенности любил интриговать мужчин.
Обезьяна эта, одетая дебардером, [
грузчиком (от фр. debardeur).]
в широких красных шароварах, сообщала всей комнате особый запах, чрезвычайно неприятный.
Портовые
грузчики, ломовики, дрогали, катали, подносчики кирпичей и землекопы до сих пор еще помнят, какие суточные деньги они зарабатывали
в это сумасшедшее лето.
Это был июнь 1871 года. Холера уже началась. Когда я пришел пешком из Вологды
в Ярославль, там участились холерные случаи, которые главным образом проявлялись среди прибрежного рабочего народа, среди зимогоров-грузчиков. Холера помогла мне выполнить заветное желание попасть именно
в бурлаки, да еще
в лямочники,
в те самые, о которых Некрасов сказал: «То бурлаки идут бичевой…»
Это был уже цвет ярославских зимогоров, летом работавших
грузчиками на Волге, а зимами горевавших и бедовавших
в будиловском трактире.