Неточные совпадения
Вспомнив эту сцену, Клим с раздражением задумался
о Томилине. Этот человек должен знать и должен был сказать что-то успокоительное, разрешающее, что устранило бы стыд и страх. Несколько раз Клим — осторожно, а Макаров — напористо и резко пытались затеять с учителем беседу
о женщине, но Томилин был так странно глух к этой
теме, что вызвал у Макарова сердитое замечание...
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но
вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже
о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Клим не ответил. Он слушал, не думая
о том, что говорит девушка, и подчинялся грустному чувству. Ее слова «мы все несчастны» мягко толкнули его, заставив
вспомнить, что он тоже несчастен — одинок и никто не хочет понять его.
Даже для Федосовой он с трудом находил
те большие слова, которыми надеялся рассказать
о ней, а когда произносил эти слова, слышал, что они звучат сухо, тускло. Но все-таки выходило как-то так, что наиболее сильное впечатление на выставке всероссийского труда вызвала у него кривобокая старушка. Ему было неловко
вспомнить о надеждах, связанных с молодым человеком, который оставил в памяти его только виноватую улыбку.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая
о том, как легко исчезает из памяти все, кроме
того, что тревожит. Где-то живет отец,
о котором он никогда не
вспоминает, так же, как
о брате Дмитрии. А вот
о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Но,
вспоминая, он каждый раз находил в этом романе обидную незаконченность и чувствовал желание отомстить Лидии за
то, что она не оправдала смутных его надежд на нее, его представления
о ней, и за
то, что она чем-то испортила в нем вкус женщины.
Самгин
вспомнил, что с месяц
тому назад он читал в пошлом «Московском листке» скандальную заметку
о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную дома свиданий в краже у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра играла роль не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
Ругаясь, он подумал
о том, как цинично могут быть выражены мысли, и еще раз пожалел, что избрал юридический факультет.
Вспомнил о статистике Смолине, который оскорбил товарища прокурора, потом
о длинном языке Тагильского.
Ему было лет сорок, на макушке его блестела солидная лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными глазами, и это — все, что можно было сказать
о его лице. Самгин
вспомнил Дьякона, каким он был до
того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет
тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин
вспомнил, что, когда он сообщил ей
о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
— Недавно, беседуя с одним из таких хитрецов, я
вспомнил остроумную мысль тайного советника Филиппа Вигеля из его «Записок». Он сказал там: «Может быть, мы бы мигом прошли кровавое время беспорядков и давным-давно из хаоса образовалось бы благоустройство и порядок» — этими словами Вигель выразил свое, несомненно искреннее, сожаление
о том, что Александр Первый не расправился своевременно с декабристами.
В этом настроении не было места для Никоновой, и недели две он
вспоминал о ней лишь мельком, в пустые минуты, а потом, незаметно, выросло желание видеть ее. Но он не знал, где она живет, и упрекнул себя за
то, что не спросил ее об этом.
Ночью, в вагоне, следя в сотый раз, как за окном плывут все
те же знакомые огни, качаются
те же черные деревья, точно подгоняя поезд, он продолжал думать
о Никоновой,
вспоминая, не было ли таких минут, когда женщина хотела откровенно рассказать
о себе, а он не понял, не заметил ее желания?
Вспомнив нервные крики и суету в училище, он подумал
о тех людях...
Самгин вдруг
вспомнил слова историка Козлова
о том, что царь должен будет жестоко показать всю силу своей власти.
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и
о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный
тем, что всесторонней осведомленностью своей
о делах человеческих он заставлял Самгина
вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять
тому назад.
Работал он, как всегда, и
о том, что он убил солдата, не хотелось
вспоминать, даже как будто не верилось, что это — было.
Утром, в газетном отчете
о торжественной службе вчера в соборе, он прочитал слова протоиерея: «Радостью и ликованием проводим защитницу нашу», — вот это глупо: почему люди должны чувствовать радость, когда их покидает
то, что — по их верованию — способно творить чудеса? Затем он
вспомнил, как на похоронах Баумана толстая женщина спросила...
В окна заглянуло солнце, ржавый сумрак музея посветлел, многочисленные гребни штыков заблестели еще холоднее, и особенно ледянисто осветилась железная скорлупа рыцарей. Самгин попытался
вспомнить стихи из былины
о том, «как перевелись богатыри на Руси», но ‹
вспомнил› внезапно кошмар, пережитый им в ночь, когда он видел себя расколотым на десятки, на толпу Самгиных. Очень неприятное воспоминание…
— Предположим, — полусогласился Тагильский. — И
вспомним, что хотя убита как будто и ростовщица, но ведь вы не Раскольников, я — не Порфирий.
Вспомним также, что несколько лет
тому назад мы рассуждали
о Марксе… и так далее. Ваше здоровье!
Идя домой, по улицам, приятно освещенным луною, вдыхая острый, но освежающий воздух, Самгин внутренне усмехался. Он был доволен. Он
вспоминал собрания на кулебяках Анфимьевны у Хрисанфа и все, что наблюдалось им до Московского восстания, —
вспоминал и видел, как резко изменились
темы споров, интересы, как открыто говорят
о том, что раньше замалчивалось.
Он смотрел вслед быстро уходящему, закуривая папиросу, и думал
о том, что в
то время, как «государству грозит разрушение под ударами врага и все должны единодушно, необоримой, гранитной стеной встать пред врагом», — в эти грозные дни такие безответственные люди, как этот хлыщ и Яковы, как плотник Осип или Тагильский, сеют среди людей разрушительные мысли, идеи. Вполне естественно было
вспомнить о ротмистре Рущиц-Стрыйском, но тут Клим Иванович испугался, чувствуя себя в опасности.
«Да, найти в жизни смысл не легко… Пути к смыслу страшно засорены словами, сугробами слов. Искусство, наука, политика — Тримутри, Санкта Тринита — Святая Троица. Человек живет всегда для чего-то и не умеет жить для себя, никто не учил его этой мудрости». Он
вспомнил, что на
тему о человеке для себя интересно говорил Кумов: «Его я еще не встретил».
Неточные совпадения
Покуда шли эти толки, помощник градоначальника не дремал. Он тоже
вспомнил о Байбакове и немедленно потянул его к ответу. Некоторое время Байбаков запирался и ничего, кроме «знать не знаю, ведать не ведаю», не отвечал, но когда ему предъявили найденные на столе вещественные доказательства и сверх
того пообещали полтинник на водку,
то вразумился и, будучи грамотным, дал следующее показание:
Она
вспоминала наивную радость, выражавшуюся на круглом добродушном лице Анны Павловны при их встречах;
вспоминала их тайные переговоры
о больном, заговоры
о том, чтоб отвлечь его от работы, которая была ему запрещена, и увести его гулять; привязанность меньшего мальчика, называвшего ее «моя Кити», не хотевшего без нее ложиться спать.
О матери Сережа не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг
вспомнил о ней и помолился своими словами
о том, чтобы мать его завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.
Она
вспоминала не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она
вспомнила о них в
то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити, стояли под венцом с любовью, надеждой и страхом в сердце, отрекаясь от прошедшего и вступая в таинственное будущее.
Анна смотрела на худое, измученное, с засыпавшеюся в морщинки пылью, лицо Долли и хотела сказать
то, что она думала, именно, что Долли похудела; но,
вспомнив, что она сама похорошела и что взгляд Долли сказал ей это, она вздохнула и заговорила
о себе.