Неточные совпадения
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая на учеников, затем со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый глаз; историк
входил в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался
к партам всегда с таким лицом, как будто хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел
к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он
вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил
к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя в окна Самгиных;
войдя к писателю, молча жал руки людей и садился в угол у печки, наклонив голову, прислушиваясь
к спорам, песням.
Каждый раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он не может гордиться своим первым романом.
К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно
вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...
Затем он долго говорил о восстании декабристов, назвав его «своеобразной трагической буффонадой», дело петрашевцев — «заговором болтунов по ремеслу», но раньше чем он успел перейти
к народникам, величественно
вошла мать, в сиреневом платье, в кружевах, с длинной нитью жемчуга на груди.
Около полуночи, после скучной игры с Варавкой и матерью в преферанс, Клим ушел
к себе, а через несколько минут
вошла мать уже в лиловом капоте, в ночных туфлях, села на кушетку и озабоченно заговорила, играя кистями пояса...
Опасаясь, что Макаров тоже пойдет
к девушкам, Самгин решил посетить их позднее и
вошел в комнату. Макаров сел на стул, расстегнул ворот рубахи, потряс головою и, положив тетрадку тонкой бумаги на подоконник, поставил на нее пепельницу.
Клим услышал в ее вопросе досаду, обиделся и, подойдя
к столу, зажег лампу.
Вошел, жмурясь, растрепанный Макаров, искоса взглянул на Лютова и сказал, упираясь руками в плечи Лютова, вдавливая его в плетеное кресло...
Варавка и Лютов сидели за столом, Лютов спиною
к двери;
входя в комнату, Клим услыхал его слова...
С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы; на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густо-синяя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел
к столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через минуту
вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.
Офицер настроен
к молодежи очень благожелательно, но говорит: «
Войдите в наше положение, ведь не можем же мы воспитывать революционеров!» И напомнил мне, что в восемьдесят первом году именно революционеры погубили конституцию.
Входила монументальная, точно из красной меди литая, Анфимьевна, внося на вытянутых руках полупудовую кулебяку, и, насладившись шумными выражениями общего восторга пред солидной красотой ее творчества, кланялась всем, прижимая руки
к животу, благожелательно говоря...
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя
к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то...
«За что?» — хотел спросить Самгин, но
вошла горничная и попросила Лидию сойти вниз,
к Варавке.
Вошла Спивак, утомленно села на кушетку. Корвин тотчас же развязно подвинул
к ней стул, сел, подтянул брюки, обнаружив клетчатые носки; колени у него были толстые и круглые, точно двухпудовые гири. Наглый шепот и развязность регента возмутили Самгина, у него вспыхнуло желание сейчас же рассказать Елизавете Львовне, но она взглянула обидно сравнивающим взглядом на него, на Корвина и, перелистывая ноты, осведомилась...
Вошел помощник пристава, круглолицый, черноусый, похожий на Корвина, неловко нагнулся
к жандарму и прошептал что-то.
Вошел в дом, тотчас же снова явился в разлетайке, в шляпе и, молча пожав руку Самгина, исчез в сером сумраке, а Клим задумчиво прошел
к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная жандармом постель внушала отвращение. Тогда он стал укладывать бумаги в ящики стола, доказывая себе, что обыск не будет иметь никаких последствий. Но логика не могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной тревоги.
Он так и определял: вкус, ибо находил, что после Лидии в его отношение
к женщине
вошло что-то горькое, едкое.
Он пошел
к Варваре, надеясь услышать от нее что-нибудь о Лидии, и почувствовал себя оскорбленным,
войдя в столовую, увидав там за столом Лидию, против ее — Диомидова, а на диване Варвару.
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет
вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими руками, за эфес и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом
к нему, ворчал...
Он
вошел не сразу. Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин сел на стул у кровати и, гладя ее руку от плеча
к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
Но это не обидело его, он сам себе не верил и не узнавал себя. Нежность и тревожное удивление Варвары несколько успокоили его, а затем явился, как раз
к обеду, Митрофанов.
Вошел он робко, с неопределенной, но как будто виноватой улыбочкой, спрятав руки за спиною.
Он очень неохотно уступил настойчивой просьбе Варвары пойти в Кремль, а когда они
вошли за стену Кремля и толпа, сейчас же всосав его в свою черную гущу, лишила воли, начала подталкивать, передвигать куда-то, — Самгин настроился мрачно, враждебно всему. Он вздохнул свободнее, когда его и Варвару оттеснили
к нелепому памятнику царя, где было сравнительно просторно.
Митрофанов
вошел на цыпочках, балансируя руками, лицо его было смешно стянуто
к подбородку, усы ощетинены, он плотно притворил за собою дверь и, подойдя
к столу, тихонько сказал...
Когда поезд подошел
к одной из маленьких станций, в купе
вошли двое штатских и жандармский вахмистр, он посмотрел на пассажиров желтыми глазами и сиплым голосом больного приказал...
В быстрой смене шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним на улице, но не узнал его в человеке, похожем на деревенского лавочника. Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил,
войдя вечером
к Спивак, что уже видел Кутузова у ворот земской управы.
Спивак поразила его тотчас же, как только
вошла. Избитый Иноков нисколько не взволновал ее, она отнеслась
к нему, точно
к незнакомому. А кончив помогать доктору, села
к столу править листок и сказала спокойно, хотя — со вздохом...
Вошли Алина и Дуняша. У Алины лицо было все такое же окостеневшее, только еще более похудело; из-под нахмуренных бровей глаза смотрели виновато. Дуняша принесла какие-то пакеты и, положив их на стол, села
к самовару. Алина подошла
к Лютову и, гладя его редкие волосы, спросила тихо...
Самгин вернулся домой и, когда подходил
к воротам, услышал первый выстрел пушки, он прозвучал глухо и не внушительно, как будто хлопнуло полотнище ворот, закрытое порывом ветра. Самгин даже остановился, сомневаясь — пушка ли? Но вот снова мягко и незнакомо бухнуло. Он приподнял плечи и
вошел в кухню. Настя, работая у плиты, вопросительно обернулась
к нему, открыв рот.
Идти
к Безбедову не хотелось, не идти — было бы невежливо, он закурил и
вошел.
Вошла Марина в сером халате, зашпиленном английскими булавками, с полотенцем на шее и распущенными по спине волосами, похожая на княжну Тараканову с картины Флавицкого и на уголовную арестантку; села
к столу, вытянув ноги в бархатных сапогах, и сказала Самгину...
Как-то вечером Самгин сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула дверь в прихожей,
вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел
к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое лицо его противно шевелилось, точно под кожей растаял и переливался жир, — глаза ослепленно мигали, руки тряслись, он ими точно паутину снимал со лба и щек.
И Самгин
вошел в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь
к оживленной беседе в коридоре.
Лошадь осторожно
вошла в открытые двери большого сарая, — там, в сумраке, кто-то взял ее за повод, а Захарий, подбежав по прыгающим доскам пола
к задней стенке сарая, открыл в ней дверь, тихо позвал...
Вошла Фелицата, молча сунула ему визитную карточку, Самгин поднес ее
к очкам и прочитал...
Вошли две дамы: Орехова и среднего роста брюнетка, очень похожая на галку, — сходство с птицей увеличилось, когда она, мелкими шагами и подпрыгивая, подскочила
к Тосе, наклонилась, целуя ее, и промычала...
У входа в ограду Таврического дворца толпа, оторвав Самгина от его спутника, вытерла его спиною каменный столб ворот, втиснула за ограду, затолкала в угол, тут было свободнее. Самгин отдышался, проверил целость пуговиц на своем пальто, оглянулся и отметил, что в пределах ограды толпа была не так густа, как на улице, она прижималась
к стенам, оставляя перед крыльцом дворца свободное пространство, но люди с улицы все-таки не
входили в ограду, как будто им мешало какое-то невидимое препятствие.