Неточные совпадения
Он сидел на чугунной скамье, лицом к темной, пустынной
реке,
вода ее тускло поблескивала, точно огромный лист кровельного железа, текла она лениво, бесшумно и казалась далекой.
Быстро темнело. В синеве, над
рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной
воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из
реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Надвигалась гроза. Черная туча покрыла все вокруг непроницаемой тенью.
Река исчезла, и только в одном месте огонь из окна дачи Телепневой освещал густую
воду.
Все молчали, глядя на
реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на
воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна
реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с
реки, и сквозь него, на светлой
воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую
воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до дна
реки. Это на минуту смутило Самгина: а — вдруг?
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в
реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над
водою деревяшка с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал головою, с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса. В густой темноте за
рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск
воды нарушал безмолвие.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам
река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой
воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по
воде косо влачилась за нею розовая тень.
Через вершины старых лип видно было синеватую полосу
реки; расплавленное солнце сверкало на поверхности
воды; за
рекою, на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше с земли поднимались пышные облака.
Было тепло, тихо, только колеса весело расплескивали красноватую
воду неширокой
реки, посылая к берегам вспененные волны, — они делали пароход еще более похожим на птицу с огромными крыльями.
Он был окрашен в коричневый цвет, казался железным, а отражения его огней вонзались в
реку, точно зубья бороны, и было чудесно видеть, что эти огненные зубья, бороздя
воду, не гаснут в ней.
За баржею распласталась под жарким солнцем синеватая Волга, дальше — золотисто блестела песчаная отмель,
река оглаживала ее; зеленел кустарник, наклоняясь к ласковой
воде, а люди на палубе точно играли в двадцать рук на двух туго натянутых струнах, чудесно богатых звуками.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а
река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной
воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял человек, щупая
воду длинным шестом, с
реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Он вышел на берег
реки, покрытой серой чешуей ледяного «сала».
Вода, прибывая, тихонько терлась о засоренный берег, поскрипывал руль небольшой баржи, покачивалась ее мачта, и где-то близко ритмически стонали невидимые люди...
В сотне шагов от Самгина насыпь разрезана
рекой,
река перекрыта железной клеткой моста, из-под него быстро вытекает
река, сверкая, точно ртуть,
река не широкая, болотистая, один ее берег густо зарос камышом, осокой, на другом размыт песок, и на всем видимом протяжении берега моются, ходят и плавают в
воде солдаты, моют лошадей, в трех местах — ловят рыбу бреднем, натирают груди, ноги, спины друг другу теплым, жирным илом
реки.
— Это — неизвестно мне. Как видите — по ту сторону насыпи сухо, песчаная почва, был хвойный лес, а за остатками леса — лазареты «Красного Креста» и всякое его хозяйство. На
реке можно было видеть куски розоватой марли, тампоны и вообще некоторые интимности хирургов, но солдаты опротестовали столь оригинальное засорение
реки,
воду которой они пьют.
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись
водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Неточные совпадения
Ой ласточка! ой глупая! // Не вей гнезда под берегом, // Под берегом крутым! // Что день — то прибавляется //
Вода в
реке: зальет она // Детенышей твоих. // Ой бедная молодушка! // Сноха в дому последняя, // Последняя раба! // Стерпи грозу великую, // Прими побои лишние, // А с глазу неразумного // Младенца не спускай!..
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к набережной
реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к
реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а
река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время
водой. Бред продолжался.
Река всею массою
вод хлынула на это новое препятствие и вдруг закрутилась на одном месте.
От зари до зари кишели люди в
воде, вбивая в дно
реки сваи и заваливая мусором и навозом пропасть, казавшуюся бездонною.
На этом кругу были устроены девять препятствий:
река, большой, в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава сухая, канава с
водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно из самых трудных препятствий), из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для лошади, была еще канава, так что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с
водою и одна сухая, — и конец скачки был против беседки.