Неточные совпадения
Он
видел себя умнее всех
в классе, он уже прочитал не мало таких
книг, о которых его сверстники не имели понятия, он чувствовал, что даже мальчики старше его более дети, чем он.
Говоря, он смотрел
в потолок и не
видел, что делает Дмитрий; два тяжелых хлопка заставили его вздрогнуть и привскочить на кровати. Хлопал брат
книгой по ладони, стоя среди комнаты
в твердой позе Кутузова. Чужим голосом, заикаясь, он сказал...
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери,
в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин
видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи
книг, переплетенных
в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Он ожидал
увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека
в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая
книга Сенкевича «Огнем и мечом».
— Нет! — сказала она, тоже улыбаясь, прикрыв нижнюю часть лица
книгой так, что Самгин
видел только глаза ее, очень блестевшие. Сидела она
в такой напряженной позе, как будто уже решила встать.
Но она не обратила внимания на эти слова. Опьяняемая непрерывностью движения, обилием и разнообразием людей, криками, треском колес по булыжнику мостовой, грохотом железа, скрипом дерева, она сама говорила фразы, не совсем обыкновенные
в ее устах. Нашла, что город только красивая обложка
книги, содержание которой — ярмарка, и что жизнь становится величественной, когда
видишь, как работают тысячи людей.
Дома на него набросилась Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина, как новую
книгу, стремясь отыскать
в ней самую интересную, поражающую страницу, и легко уговорила его рассказать
в этот же вечер ее знакомым все, что он
видел. Он и сам хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто вроде репетиции серьезного доклада.
«
В этом есть доля истины — слишком много пошлых мелочей вносят они
в жизнь. С меня довольно одной комнаты. Я — сыт сам собою и не нуждаюсь
в людях,
в приемах,
в болтовне о
книгах, театре. И я достаточно много
видел всякой бессмыслицы, у меня есть право не обращать внимания на нее. Уеду
в провинцию…»
— Что я знаю о нем? Первый раз
вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться
в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами,
книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот
в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем
в натуре.
После тяжелой, жаркой сырости улиц было очень приятно ходить
в прохладе пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как
книги, и сам
видел, что это обесцвечивает их.
Он опасался выступать
в больших собраниях, потому что
видел: многие из людей владеют искусством эристики изощреннее его, знают больше фактов, прочитали больше
книг.
Неточные совпадения
«Уйди!..» — вдруг закричала я, //
Увидела я дедушку: //
В очках, с раскрытой
книгою // Стоял он перед гробиком, // Над Демою читал. // Я старика столетнего // Звала клейменым, каторжным. // Гневна, грозна, кричала я: // «Уйди! убил ты Демушку! // Будь проклят ты… уйди!..»
Правдин (взяв
книгу).
Вижу. Это грамматика. Что ж вы
в ней знаете?
Но он ясно
видел теперь (работа его над
книгой о сельском хозяйстве,
в котором главным элементом хозяйства должен был быть работник, много помогла ему
в этом), — он ясно
видел теперь, что то хозяйство, которое он вел, была только жестокая и упорная борьба между им и работниками,
в которой на одной стороне, на его стороне, было постоянное напряженное стремление переделать всё на считаемый лучшим образец, на другой же стороне — естественный порядок вещей.
То же самое он
видел и
в социалистических
книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела,
в которое поставлена была Европа и с которым земледельческое дело
в России не имело ничего общего.
― Да вот написал почти
книгу об естественных условиях рабочего
в отношении к земле, ― сказал Катавасов. ― Я не специалист, но мне понравилось, как естественнику, то, что он не берет человечества как чего-то вне зоологических законов, а, напротив,
видит зависимость его от среды и
в этой зависимости отыскивает законы развития.