Неточные совпадения
Это
был высокий старик в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязно-серая борода обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка
носа едва заметна
на лице, рта совсем не видно, а
на месте глаз тускло светятся осколки мутных стекол.
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий
на утку с длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала
петь густым голосом, в
нос и тоже злобно. Слова ее песен
были странно изломаны, связь их непонятна, и от этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись
на диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
На его широком лице, среди которого красненькая шишечка
носа была чуть заметна, блестели узенькие глазки, мутно-голубые, очень быстрые и жадные.
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые
были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая
на учеников, затем со свистом выдувал воздух
носом, прищуривая левый глаз; историк входил в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как будто хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
— Скажу, что ученики
были бы весьма лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец
на уровень синеватого
носа. О Климе он сказал, положив сухую руку
на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Она стала угловатой,
на плечах и бедрах ее высунулись кости, и хотя уже резко обозначились груди, но они
были острые, как локти, и неприятно кололи глаза Клима; заострился
нос, потемнели густые и строгие брови, а вспухшие губы стали волнующе яркими.
Он все больше обрастал волосами и, видимо, все более беднел, пиджак его
был протерт
на локтях почти до дыр,
на брюках, сзади,
был вшит темно-серый треугольник,
нос заострился, лицо стало голодным.
Не нравился
нос, прямой и сухонький, он
был недостаточно велик, губы — тонки, подбородок — излишне остр, усы росли двумя светлыми кустиками только
на углах губ.
Нехаева, в белом и каком-то детском платье, каких никто не носил, морщила
нос, глядя
на обилие пищи, и осторожно покашливала в платок. Она чем-то напоминала бедную родственницу, которую пригласили к столу из милости. Это раздражало Клима, его любовница должна
быть цветистее, заметней. И
ела она еще более брезгливо, чем всегда, можно
было подумать, что она делает это напоказ, назло.
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке
был похож
на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым
носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку,
было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Другой актер
был не важный: лысенький, с безгубым ртом, в пенсне
на носу, загнутом, как у ястреба; уши у него
были заячьи, большие и чуткие. В сереньком пиджачке, в серых брючках
на тонких ногах с острыми коленями, он непоседливо суетился, рассказывал анекдоты, водку
пил сладострастно, закусывал только ржаным хлебом и, ехидно кривя рот, дополнял оценки важного актера тоже тремя словами...
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области,
был в Красноводске,
был в Персии. Чудаковато одетый в парусину, серый, весь как бы пропыленный до костей, в сандалиях
на босу ногу, в широкополой, соломенной шляпе, длинноволосый, он стал похож
на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого евангелия непобедимых. Шагая по столовой журавлиным шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного
носа и решительно говорил...
Это прозвучало так обиженно, как будто
было сказано не ею. Она ушла, оставив его в пустой, неприбранной комнате, в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг в ответ
на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту-две в состоянии подавленности, сорвал очки с
носа и, до боли крепко пощипывая усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая...
Сегодня она
была особенно похожа
на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое лицо с горячим взглядом темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх, тонкий
нос и гибкая фигура в юбке цвета бордо, узкие плечи, окутанные оранжевой шалью с голубыми цветами.
Странно и обидно
было видеть, как чужой человек в мундире удобно сел
на кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому
носу, тоже удобно сидевшему в густой и, должно
быть, очень теплой бороде.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным
носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару, еврей тихо, с ужасом
на лице говорил что-то и качался
на стуле, встряхивал кудрявой головою.
«Что же я тут
буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне
на вздернутом
носу. Удивленно посмотрев
на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Был он ниже среднего роста, очень худенький, в блузе цвета осенних туч и похожей
на блузу Льва Толстого; он обладал лицом подростка, у которого преждевременно вырос седоватый клинушек бороды; его черненькие глазки неприятно всасывали Клима, лицо украшал остренький
нос и почти безгубый ротик, прикрытый белой щетиной негустых усов.
В ее комнате стоял тяжелый запах пудры, духов и от обилия мебели
было тесно, как в лавочке старьевщика. Она села
на кушетку, приняв позу Юлии Рекамье с портрета Давида, и спросила об отце. Но, узнав, что Клим застал его уже без языка, тотчас же осведомилась, произнося слова в
нос...
Самгин взглянул направо, налево, людей нигде не
было, ходили три курицы, сидела
на траве шершавая собака, внимательно разглядывая что-то под
носом у себя.
Он вошел не сразу. Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее опали,
нос заострился; за несколько минут до этой она
была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин сел
на стул у кровати и, гладя ее руку от плеча к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
Он человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно
быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки.
На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого
носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.
Под Москвой,
на даче одного либерала,
была устроена вечеринка с участием модного писателя, дубоватого человека с неподвижным лицом, в пенсне
на деревянном
носу.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными
на уши, с напудренным
носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится
быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью жены и ее гостей — страх.
Пришел длинный и длинноволосый молодой человек с шишкой
на лбу, с красным, пышным галстуком
на тонкой шее; галстук, закрывая подбородок, сокращал, а пряди темных, прямых волос уродливо суживали это странно-желтое лицо,
на котором широкий
нос казался чужим. Глаза у него
были небольшие, кругленькие, говоря, он сладостно мигал и улыбался снисходительно.
— Я — усмиряю, и меня — тоже усмиряют. Стоит предо мной эдакий великолепный старичище, морда — умная, честная морда — орел! Схватил я его за бороду, наган — в
нос. «Понимаешь?», говорю. «Так точно, ваше благородие, понимаю, говорит, сам — солдат турецкой войны, крест, медали имею,
на усмирение хаживал, мужиков порол, стреляйте меня, — достоин! Только, говорит, это делу не поможет, ваше благородие, жить мужикам — невозможно, бунтовать они
будут, всех не перестреляете». Н-да… Вот — морда, а?
Мысль о возможности какого-либо сходства с этим человеком
была оскорбительна. Самгин подозрительно посмотрел сквозь стекла очков
на плоское, одутловатое лицо с фарфоровыми белками и голубыми бусинками зрачков,
на вялую, тяжелую нижнюю губу и белесые волосики
на верхней — под широким
носом. Глупейшее лицо.
— Кричит: продавайте лес, уезжаю за границу! Какому черту я продам, когда никто ничего не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может
быть, хочет голубятню поджечь.
На днях в манеже
был митинг «Союза русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из
носа потекла у идиота…
Подсели
на лестницу и остальные двое, один — седобородый, толстый, одетый солидно, с широким, желтым и незначительным лицом, с длинным, белым
носом; другой — маленький, костлявый, в полушубке, с босыми чугунными ногами, в картузе, надвинутом
на глаза так низко, что виден
был только красный, тупой
нос, редкие усы, толстая дряблая губа и ржавая бороденка. Все четверо они осматривали Самгина так пристально, что ему стало неловко, захотелось уйти. Но усатый, сдув пепел с папиросы, строго спросил...
Дождь сыпался все гуще, пространство сокращалось, люди шумели скупее, им вторило плачевное хлюпанье воды в трубах водостоков, и весь шум одолевал бойкий торопливый рассказ человека с креслом
на голове; половина лица его, приплюснутая тяжестью,
была невидима, виден
был только
нос и подбородок,
на котором вздрагивала черная, курчавая бороденка.
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил в дождь и через час, взяв ванну,
выпив кофе, сидел у окна маленькой комнатки, восстановляя в памяти сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная, в темно-рыжем платье и сером переднике, в очках
на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
Голос у нее низкий, глуховатый, говорила она медленно, не то — равнодушно, не то — лениво.
На ее статной фигуре — гладкое, модное платье пепельного цвета, обильные, темные волосы тоже модно начесаны
на уши и некрасиво подчеркивают высоту лба. Да и все
на лице ее подчеркнуто: брови слишком густы, темные глаза — велики и, должно
быть, подрисованы, прямой острый
нос неприятно хрящеват, а маленький рот накрашен чересчур ярко.
Это
был маленький человечек, неопределенного возраста, лысоватый, жиденькие серые волосы зачесаны с висков
на макушку,
на тяжелом, красноватом
носу дымчатое пенсне, за стеклами его мутноватые, печальные глаза, личико густо расписано красными жилками, украшено острой французской бородкой и усами, воинственно закрученными в стрелку.
За спиною Самгина открылась дверь и повеяло крепкими духами. Затем около него явилась женщина среднего роста, в пестром облаке шелка, кружев, в меховой накидке
на плечах, в тяжелой чалме волос, окрашенных в рыжий цвет, румяная, с задорно вздернутым
носом, синеватыми глазами, с веселой искрой в них. Ее накрашенный рот улыбался, обнажая мелкие мышиные зубы, вообще она
была ослепительно ярка.
Сидели в большой полутемной комнате, против ее трех окон возвышалась серая стена, тоже изрезанная окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась
на крышу, ясно
было, что это окна кухонь. В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый
нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят
был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож
на соединение пяти гробов.
Он
был широкоплечий, большеголовый, черные волосы зачесаны
на затылок и лежат плотно, как склеенные, обнажая высокий лоб, густые брови и круглые, точно виши», темные глаза в глубоких глазницах. Кожа
на костлявом лице его сероватая,
на левой щеке бархатная родника, величиной с двадцатикопеечную монету, хрящеватый
нос загнут вниз крючком, а губы толстые и яркие.
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с большой тяжелой головой, в клочьях седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный
нос прятался в плотные и толстые, точно литые, усы, седой волос усов очень заметно пожелтел от дыма табака. Он похож
был на военного в чине не ниже полковника.
— Что же, при республике все эти бурята, калмыки и дикари получат право жениться
на русских? — Она
была высокая, с длинным лицом, которое заканчивалось карикатурно острым подбородком,
на ее хрящеватом
носу дрожало пенсне,
на груди блестел шифр воспитанницы Смольного института.
— Воинов, — глубоким басом, неохотно назвал себя лысый; пожимая его холодную жесткую руку, Самгин видел над своим лицом круглые, воловьи глаза, странные глаза, прикрытые синеватым туманом, тусклый взгляд их
был сосредоточен
на конце хрящеватого, длинного
носа. Он согнулся пополам, сел и так осторожно вытянул длинные ноги, точно боялся, что они оторвутся.
На узких его плечах френч,
на ногах — галифе, толстые спортивные чулки и уродливые ботинки с толстой подошвой.