Неточные совпадения
В полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых
рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты
черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.
Меня держит за
руку бабушка — круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся
черная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет, как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дергает меня, толкая к отцу; я упираюсь, прячусь за нее; мне боязно и неловко.
Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо покрывали ей плечи, грудь, колени и лежали на полу,
черные, отливая синим. Приподнимая их с пола одною
рукою и держа на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под
руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья:
черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Дядя Михаил особенно восхищался: пружинисто прыгал вокруг воза, принюхиваясь ко всему носом дятла, вкусно чмокая губами, сладко жмуря беспокойные глаза, сухой, похожий на отца, но выше его ростом и
черный, как головня. Спрятав озябшие
руки в рукава, он расспрашивал Цыгана...
Распластавшись на полу, бабушка щупала
руками лицо, голову, грудь Ивана, дышала в глаза ему, хватала за
руки, мяла их и повалила все свечи. Потом она тяжело поднялась на ноги,
черная вся, в
черном блестящем платье, страшно вытаращила глаза и сказала негромко...
Мне не видно его лица, но он стоит так, словно собрался перепрыгнуть через улицу и вцепиться в дедов дом
черными мохнатыми
руками.
В другой раз дядя, вооруженный толстым колом, ломился со двора в сени дома, стоя на ступенях
черного крыльца и разбивая дверь, а за дверью его ждали дедушка, с палкой в
руках, двое постояльцев, с каким-то дрекольем, и жена кабатчика, высокая женщина, со скалкой; сзади их топталась бабушка, умоляя...
Утром, перед тем как встать в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив
черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув
руки вдоль тела, как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил...
У меня долго хранились дедовы святцы, с разными надписями его
рукою; в них, между прочим, против дня Иоакима и Анны было написано рыжими
чернилами и прямыми буквами: «Избавили от беды милостивци».
А Григорий Иванович молчал.
Черные очки его смотрели прямо в стену дома, в окно, в лицо встречного; насквозь прокрашенная
рука тихонько поглаживала широкую бороду, губы его были плотно сжаты. Я часто видел его, но никогда не слыхал ни звука из этих сомкнутых уст, и молчание старика мучительно давило меня. Я не мог подойти к нему, никогда не подходил, а напротив, завидя его, бежал домой и говорил бабушке...
Она была вся зеленая, и платье, и шляпа, и лицо с бородавкой под глазом, даже кустик волос на бородавке был, как трава. Опустив нижнюю губу, верхнюю она подняла и смотрела на меня зелеными зубами, прикрыв глаза
рукою в
черной кружевной перчатке без пальцев.
Когда он, маленький, в широкой
черной одежде и смешном ведерке на голове, сел за стол, высвободил
руки из рукавов и сказал: «Ну, давайте беседовать, дети мои!» — в классе сразу стало тепло, весело, повеяло незнакомо приятным.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и
черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Неточные совпадения
Невыносимо нагло и вызывающе подействовал на Алексея Александровича вид отлично сделанного художником
черного кружева на голове,
черных волос и белой прекрасной
руки с безыменным пальцем, покрытым перстнями.
— Но я не негр, я вымоюсь — буду похож на человека, — сказал Катавасов с своею обычною шутливостию, подавая
руку и улыбаясь особенно блестящими из-за
черного лица зубами.
Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, а в
черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые
руки с тонкою крошечною кистью.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом
черном платье, прелестны были ее полные
руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и
рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
Это были: очень высокий, сутуловатый мужчина с огромными
руками, в коротком, не по росту, и старом пальто, с
черными, наивными и вместе страшными глазами, и рябоватая миловидная женщина, очень дурно и безвкусно одетая.