Неточные совпадения
Мне страшно; они возятся на полу около отца, задевают его, стонут и кричат, а он неподвижен и точно смеется. Это длилось долго — возня на полу; не однажды мать вставала на ноги и снова падала; бабушка выкатывалась из комнаты,
как большой черный мягкий шар; потом вдруг во тьме закричал
ребенок.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой,
как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть
детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Как деревянные, стояли за стулом
дети дяди Михаила, брат и сестра, плечом к плечу.
Они были неистощимы в таких выдумках, но мастер всё сносил молча, только крякал тихонько да, прежде чем дотронуться до утюга, ножниц, щипцов или наперстка, обильно смачивал пальцы слюною. Это стало его привычкой; даже за обедом, перед тем
как взять нож или вилку, он муслил пальцы, возбуждая смех
детей. Когда ему было больно, на его большом лице являлась волна морщин и, странно скользнув по лбу, приподняв брови, пропадала где-то на голом черепе.
Теперь я снова жил с бабушкой,
как на пароходе, и каждый вечер перед сном она рассказывала мне сказки или свою жизнь, тоже подобную сказке. А про деловую жизнь семьи, — о выделе
детей, о покупке дедом нового дома для себя, — она говорила посмеиваясь, отчужденно, как-то издали, точно соседка, а не вторая в доме по старшинству.
Дети были тихи, незаметны; они прибиты к земле,
как пыль дождем.
— Наведи-ко ты, господи, добрый сон на него, чтобы понять ему,
как надобно детей-то делить!
— Очень они любят озорство, совсем
как малые
дети!
— Яшку с Мишкой женить надобно
как можно скорей; может, жены да новые
дети попридержат их, — а?
— Я о́ ту пору мал
ребенок был, дела этого не видел, не помню; помнить себя я начал от француза, в двенадцатом году, мне
как раз двенадцать лет минуло.
— Вот оно, чего ради жили, грешили, добро копили! Кабы не стыд, не срам, позвать бы полицию, а завтра к губернатору… Срамно!
Какие же это родители полицией
детей своих травят? Ну, значит, лежи, старик.
— Уйди, — приказала мне бабушка; я ушел в кухню, подавленный, залез на печь и долго слушал,
как за переборкой то — говорили все сразу, перебивая друг друга, то — молчали, словно вдруг уснув. Речь шла о
ребенке, рожденном матерью и отданном ею кому-то, но нельзя было понять, за что сердится дедушка: за то ли, что мать родила, не спросясь его, или за то, что не привезла ему
ребенка?
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю отца, такую же интересную,
как все ее истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с малых лет он стал бегать из дома; однажды дедушка искал его по лесу с собаками,
как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли
ребенка и спрятали его.
— Ты этого еще не можешь понять, что значит — жениться и что — венчаться, только это — страшная беда, ежели девица, не венчаясь,
дитя родит! Ты это запомни да,
как вырастешь, на такие дела девиц не подбивай, тебе это будет великий грех, а девица станет несчастна, да и
дитя беззаконно, — запомни же, гляди! Ты живи, жалеючи баб, люби их сердечно, а не ради баловства, это я тебе хорошее говорю!
Поселились они с матерью во флигеле, в саду, там и родился ты,
как раз в полдень — отец обедать идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть
какое трудное дело
ребенка родить! Посадил меня на плечо себе и понес через весь двор к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты, Максим!»
Мама — за что?» Он меня не мамашей, а мамой звал,
как маленький, да он и был, по характеру-то, вроде
ребенка.
Это было самое тихое и созерцательное время за всю мою жизнь, именно этим летом во мне сложилось и окрепло чувство уверенности в своих силах. Я одичал, стал нелюдим; слышал крики
детей Овсянникова, но меня не тянуло к ним, а когда являлись братья, это нимало не радовало меня, только возбуждало тревогу,
как бы они не разрушили мои постройки в саду — мое первое самостоятельное дело.
Неточные совпадения
Городничий. Не верьте, не верьте! Это такие лгуны… им вот эдакой
ребенок не поверит. Они уж и по всему городу известны за лгунов. А насчет мошенничества, осмелюсь доложить: это такие мошенники,
каких свет не производил.
И нарочно посмотрите на
детей: ни одно из них не похоже на Добчинского, но все, даже девочка маленькая,
как вылитый судья.
Хлестаков. Нет, я не хочу! Вот еще! мне
какое дело? Оттого, что у вас жена и
дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
Дорога многолюдная // Что позже — безобразнее: // Все чаще попадаются // Избитые, ползущие, // Лежащие пластом. // Без ругани,
как водится, // Словечко не промолвится, // Шальная, непотребная, // Слышней всего она! // У кабаков смятение, // Подводы перепутались, // Испуганные лошади // Без седоков бегут; // Тут плачут
дети малые. // Тоскуют жены, матери: // Легко ли из питейного // Дозваться мужиков?..
Носила я Демидушку // По поженкам… лелеяла… // Да взъелася свекровь, //
Как зыкнула,
как рыкнула: // «Оставь его у дедушки, // Не много с ним нажнешь!» // Запугана, заругана, // Перечить не посмела я, // Оставила
дитя.