Огарев каждый день любовался пегими пожарными лошадьми и через
окно познакомился с Зайчневским, тоже любителем лошадей, а потом не раз бывал у него
в камере — и разрешил ему
в сопровождении солдата ходить
в бани.
Потом уже,
в начале восьмидесятых годов, во всех
банях постановили брать копейку за веник, из-за чего
в Устьинских
банях даже вышел скандал: посетители перебили
окна, и во время драки публика разбегалась голая…
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший
в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же
в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей
в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных морозов
окна к утру покрываются изнутри слоем льда и
в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются
в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Вот загудел и свисток на фабрике. Под
окнами затопали торопливо шагавшие с фабрики рабочие — все торопились по домам, чтобы поскорее попасть
в баню. Вот и зять Прокопий пришел.
В зале было жарко и душно, как на полке
в бане; на полу, на разостланном холсте, сушился розовый лист и липовый цвет; на
окнах, на самом солнечном припеке, стояли бутылки, до горлышка набитые ягодами и налитые какою-то жидкостью; мухи мириадами кружились
в лучах солнца и как-то неистово гудели около потолка; где-то
в окне бился слепень; вдали,
в перспективе, виднелась остановившаяся кошка с птицей
в зубах.