Цитаты со словом «мня»
Я был тяжко болен, — только что встал на ноги; во время болезни, — я это хорошо
помню, — отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.
Я, должно быть, заснул в углу, — ничего не
помню больше.
Сорок лет назад пароходы плавали медленно; мы ехали до Нижнего очень долго, и я хорошо
помню эти первые дни насыщения красотою.
Помню детскую радость бабушки при виде Нижнего. Дергая за руку, она толкала меня к борту и кричала...
Я хорошо видел, что дед следит за мною умными и зоркими зелеными глазами, и боялся его.
Помню, мне всегда хотелось спрятаться от этих обжигающих глаз. Мне казалось, что дед злой; он со всеми говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь рассердить всякого.
Помню, когда я прибежал в кухню на шум, дед, схватившись за ухо обожженными пальцами, смешно прыгал и кричал...
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо.
Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Дед бросился к ней, сшиб ее с ног, выхватил меня и понес к лавке. Я бился в руках у него, дергал рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и наконец бросил на лавку, разбив мне лицо.
Помню дикий его крик...
Помню белое лицо матери и ее огромные глаза. Она бегала вдоль лавки и хрипела...
И всякое горе — как пыль по ветру; до того люди запевались, что, бывало, и каша вон из котла бежит; тут кашевара по лбу половником надо бить: играй как хошь, а дело
помни!
Посещение деда широко открыло дверь для всех, и с утра до вечера кто-нибудь сидел у постели, всячески стараясь позабавить меня;
помню, что это не всегда было весело и забавно.
— Когда тебя вдругорядь сечь будут, ты, гляди, не сжимайся, не сжимай тело-то, — чуешь? Вдвойне больней, когда тело сожмешь, а ты распусти его свободно, чтоб оно мягко было, — киселем лежи! И не надувайся, дыши вовсю, кричи благим матом, — ты это
помни, это хорошо!
— Золотые руки у Иванка, дуй его горой!
Помяните мое слово: не мал человек растет!
Не
помню, как относился дед к этим забавам сыновей, но бабушка грозила им кулаком и кричала...
— Отца бы твоего, Лексей Максимыч, сюда, — он бы другой огонь зажег! Радостный был муж, утешный. Ты его
помнишь ли?
— А вы полноте-ка! Не видали вы настоящих-то плясуний. А вот у нас в Балахне была девка одна, — уж и не
помню чья, как звали, — так иные, глядя на ее пляску, даже плакали в радости! Глядишь, бывало, на нее, — вот тебе и праздник, и боле ничего не надо! Завидовала я ей, грешница!
Я не знал другой жизни, но смутно
помнил, что отец и мать жили не так: были у них другие речи, другое веселье, ходили и сидели они всегда рядом, близко.
Распластавшись на полу, бабушка щупала руками лицо, голову, грудь Ивана, дышала в глаза ему, хватала за руки,
мяла их и повалила все свечи. Потом она тяжело поднялась на ноги, черная вся, в черном блестящем платье, страшно вытаращила глаза и сказала негромко...
— Не
помню уж. А вдругорядь он меня избил до полусмерти да пятеро суток есть не давал, — еле выжила тогда. А то еще…
Иду я через Дюков овраг, где,
помнишь, сказывала, отца-то твоего Яков да Михайло в проруби в пруде хотели утопить?
Я весь день вертелся около нее в саду, на дворе, ходил к соседкам, где она часами пила чай, непрерывно рассказывая всякие истории; я как бы прирос к ней и не
помню, чтоб в эту пору жизни видел что-либо иное, кроме неугомонной, неустанно доброй старухи.
Помню, был тихий вечер; мы с бабушкой пили чай в комнате деда; он был нездоров, сидел на постели без рубахи, накрыв плечи длинным полотенцем, и, ежеминутно отирая обильный пот, дышал часто, хрипло. Зеленые глаза его помутнели, лицо опухло, побагровело, особенно багровы были маленькие острые уши. Когда он протягивал руку за чашкой чая, рука жалобно тряслась. Был он кроток и не похож на себя.
Слова были знакомы, но славянские знаки не отвечали им: «земля» походила на червяка, «глаголь» — на сутулого Григория, «я» — на бабушку со мною, а в дедушке было что-то общее со всеми буквами азбуки. Он долго гонял меня по алфавиту, спрашивая и в ряд и вразбивку; он заразил меня своей горячей яростью, я тоже вспотел и кричал во всё горло. Это смешило его; хватаясь за грудь, кашляя, он
мял книгу и хрипел...
— Я о́ ту пору мал ребенок был, дела этого не видел, не
помню; помнить себя я начал от француза, в двенадцатом году, мне как раз двенадцать лет минуло.
Многое из того, что он рассказывал, не хотелось
помнить, но оно и без приказаний деда насильно вторгалось в память болезненной занозой. Он никогда не рассказывал сказок, а всё только бывалое, и я заметил, что он не любит вопросов; поэтому я настойчиво расспрашивал его...
— А
помнишь, отец, как хорошо было, когда мы с тобой в Муром на богомолье ходили? В каком, бишь, это году?..
— А
помнишь, отец, — снова говорит бабушка, — как после большого пожара…
Я
помню эту «беду»: заботясь о поддержке неудавшихся детей, дедушка стал заниматься ростовщичеством, начал тайно принимать вещи в заклад. Кто-то донес на него, и однажды ночью нагрянула полиция с обыском. Была великая суета, но всё кончилось благополучно; дед молился до восхода солнца и утром при мне написал в святцах эти слова.
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое,
помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не любил никого, следил за всем строгим оком, он прежде всего искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать.
—
Помяни мое слово: горестно накажет нас господь за этого человека! Накажет…
— Послушай-ко, — почти шепотом говорил он, улыбаясь, — ты
помнишь, я тебе сказал — не ходи ко мне?
Однажды он осеял бекасинником [Бекасинник — мелкая дробь для охоты на бекасов.] бок Хорошего Дела; дробь не пробила кожаной куртки, но несколько штук очутилось в кармане ее; я
помню, как внимательно нахлебник рассматривал сквозь очки сизые дробины.
Предо мною стояло круглое, безволосое, ребячье лицо барина, я
помнил, как он, подобно щенку, тихонько и жалобно взвизгивал, отирая желтую лысину маленькими ручками, мне было нестерпимо стыдно, я ненавидел братьев, но — всё это сразу забылось, когда я разглядел плетеное лицо извозчика: оно дрожало так же пугающе противно, как лицо деда, когда он сек меня.
Они рассказывали о своей скучной жизни, и слышать это мне было очень печально; говорили о том, как живут наловленные мною птицы, о многом детском, но никогда ни слова не было сказано ими о мачехе и отце, — по крайней мере я этого не
помню. Чаще же они просто предлагали мне рассказать сказку; я добросовестно повторял бабушкины истории, а если забывал что-нибудь, то просил их подождать, бежал к бабушке и спрашивал ее о забытом. Это всегда было приятно ей.
Он так часто и грустно говорил: было, была, бывало, точно прожил на земле сто лет, а не одиннадцать. У него были,
помню, узкие ладони, тонкие пальцы, и весь он — тонкий, хрупкий, а глаза — очень ясные, но кроткие, как огоньки лампадок церковных. И братья его были тоже милые, тоже вызывали широкое доверчивое чувство к ним, — всегда хотелось сделать для них приятное, но старший больше нравился мне.
Помню, я сидел у окна и, нагревая во рту старинный грош, старался отпечатать на льду стекла Георгия Победоносца, поражавшего змея.
— А господь, небойсь, ничего не прощает, а? У могилы вот настиг, наказывает, последние дни наши, а — ни покоя, ни радости нет и — не быть! И —
помяни ты мое слово! — еще нищими подохнем, нищими!
Как умел, я объяснил ей, что вот, закрыв глаза, я
помню стихи, как они напечатаны, но если буду читать — подвернутся другие слова.
— Сказки —
помнит, песни — помнит, а песни — не те ли же стихи?
Ночью, лежа с бабушкой на полатях, я надоедно твердил ей всё, что
помнил из книг, и всё, что сочинял сам; иногда она хохотала, но чаще журила меня...
— Ну,
помни же! Давай-ко, уберем тут всё. Лицо-то не избито у меня? Ну ладно, стало быть, всё шито-крыто…
— Ты бы, Яша, другое что играл, верную бы песню, а?
Помнишь, Мотря, какие, бывало, песни-то пели?
После святок мать отвела меня и Сашу, сына дяди Михаила, в школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки, дед взял Сашу к себе. В школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я
помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не кричи, я тебя не боюсь…»
Нас привлекли к суду, — в кухне за столом сидели дед, бабушка, мать и допрашивали нас, —
помню, как смешно отвечал Саша на вопросы деда...
— Ты бы за Лексеем шел, он
помнит!
После говорит он мне: «Ну, Акулина, гляди же: дочери у тебя больше нет нигде,
помни это!» Я одно свое думаю: ври больше, рыжий, — злоба — что лед, до тепла живет!
Привезла я им чего можно было: чаю, сахару, круп разных, варенья, муки, грибов сушеных, деньжонок, не
помню сколько, понатаскала тихонько у деда — ведь коли не для себя, так и украсть можно!
— Судьба, отец!
Помнишь, ты всё говорил про дворянина?
Не
помню, как я очутился в комнате матери у бабушки на коленях, пред нею стояли какие-то чужие люди, сухая, зеленая старуха строго говорила, заглушая все голоса...
Цитаты из русской классики со словом «мня»
Предложения со словом «мнить»
- – Он вспыльчив, раздражителен, много мнит о себе, но рассудителен.
- А он, дурной, ещё мнил, будто хорошо князем быть – знай себе бейся в поле, раздавай добычу да слушай песни на пирах!
- Как он мог мнить себя выше первых российских бояр, кои находились в близком родстве с царским домом, были уважаемы и любимы москвитянами и законно занимали самые высокие посты в государстве!
- (все предложения)
Сочетаемость слова «мнить»
Афоризмы русских писателей со словом «мнить»
Дополнительно