Неточные совпадения
— Спросил он меня:
что ж
ты это какой безобразный? Глазищи у него злые, похож на разбойника.
—
Что ты, бог с
тобой! Я
тебя впервые вижу, кто
ты есть — не знаю, а
ты — эко! Дочь у меня одна, замуж ей рано, да
ты и не видал её, не знаешь — какова…
Что ты?
—
Ты —
что? Опять неможется?
— То-то и есть,
что идут. Я
тебе покамест ничего не скажу, дай — подумаю…
—
Что ты, ворон, каркаешь,
что ты нас пугаешь? Может, ещё…
—
Что ты, опомнись! Полугода не прошло со смерти отца, а
ты… Али греха не знаешь?
— Тут гадать не о
чем, — сказала Ерданская, — я
тебе, душа, прямо скажу:
ты за этого человека держись. У меня не зря глаза на лоб лезут, — я людей знаю, я их проникаю, как мою колоду карт.
Ты гляди, как он удачлив, все дела у него шаром катятся, наши-то мужики только злые слюни пускают от зависти к нему. Нет, душа,
ты его не бойся, он не лисой живёт, а медведем.
—
Что ты мне, словно девка, всё про любовь говоришь? Чтоб не слыхал я этих слов!
— Про
тебя был слух,
что ты — умная, вот я и молчала. Думала — сама догадаешься. Мне
что? Мне — была бы правда сказана, люди не примут, господь зачтёт.
— Да —
что ты? Умненькая девчоночка, — вот бы
тебе невеста…
— Вот оно к
чему! — обиженно вскричал Артамонов. — Ну, я, девицы, не во гнев вам, свою-то сторону всё-таки похвалю: у нас обычаи помягче, народ поприветливее. У нас даже поговорка сложена: «Свапа да Усожа — в Сейм текут; слава
тебе, боже, — не в Оку!»
— Народ — терпкий. Нелюбезный народ. Уж
ты, Петруха, исполняй всё,
что тёща посоветует, хоть и бабьи пустяки это, а — надо! Алексей пошёл девок провожать? Девкам он — приятен, а парням — нет. Злобно смотрит на него сынишка Барского… н-да!
Ты, Никита, поласковее будь,
ты это умеешь. Послужи отцу замазкой, где я трещину сделаю,
ты — заткни.
—
Что ж
ты делаешь, Пётр Ильич,
что ты — опозорить хочешь меня и дочь мою? Ведь утро наступает, скоро будить вас придут, надо девичью рубаху людям показать, чтобы видели: дочь моя — честная!
—
Что ж это? Силы нет, охоты нет? Не пугай
ты меня, не молчи…
— Кто…
что ты? — тревожно спросила она, приподнимаясь на локте.
— Комары спать не дают, в амбаре спать буду, — говорила мать, кутая шею простыней. — Искусали. А
ты что рано встала? Зачем ходишь босая по росе? Подол мокрый. Простудишься…
— Ой,
что ты говоришь, еретик! Мы с
тобой против бога идём…
— Помялов с Воропоновым, зная,
что тебе дров много нужно, хотят леса кругом скупить, прижать
тебя.
— Экая
ты дородная! — восхищается Артамонов, поглаживая горячее и пышное тело женщины. — Экая мощная!
Что ж
ты родила мало?
— Я понимаю, на
что ты пошла. Зря мы детей женили, надо было мне с
тобой обвенчаться…
—
Что это
ты когда явился?
—
Тебя не любят за то,
что ты удачлив, за удачу мы, бабы, любим, а вашему брату чужая удача — бельмо на глаз.
— Ну,
что, рыба-сом, рад? Я, когда
ты родился, рад был!
— Утешает. Обещает.
Ты что дрожишь?
— Ну,
что ж! — утешал отец Петра на кладбище. — Родит ещё. А у нас теперь своя могила здесь будет, значит — якорь брошен глубоко. С
тобой — твоё, под
тобой — твоё, на земле — твоё и под землёй твоё, — вот
что крепко ставит человека!
—
Что ты? Звонарь часы отбивает.
— А
ты не боишься,
что Пётр набьёт
тебе ещё горб?
—
Что ты говоришь? Подумал бы, — пробормотал он.
—
Ты чего там торчишь? Слезь.
Тебе, дураку, здоровье беречь надо…
— А если она и не добра, так притвориться может на твой час. Бабы — любопытные, всякой хочется другого мужика попробовать, узнать — есть ли
что слаще сахара? Нашему же брату — много ли надо? Раз, два — вот и сыт и здоров. А
ты — сохнешь.
Ты — попытайся, скажи, авось она согласится.
—
Ты что грустный ходишь? — спросила она, Никита ответил...
—
Что ты всё девок родишь, куда их? — ворчал свёкор, когда она родила вторую, и не подарил ей ничего, а Петру жаловался...
— Ну, а если человека убьют при
тебе,
что ж
ты тогда будешь делать?
— Мужик — пчела; мы для мужика — цветы, он с нас мёд собирает, это надо понимать, надо учиться терпеть, милок. Мужики — всем владычат, у них забот больше нашего, они вон строят церкви, фабрики.
Ты гляди,
что свёкор-то на пустом месте настроил…
— Будут. Трёх царей да царицу пережил — нате-ко! У скольких хозяев жил, все примёрли, а я — жив! Вёрсты полотен наткал.
Ты, Илья Васильев, настоящий,
тебе долго жить.
Ты — хозяин,
ты дело любишь, и оно
тебя. Людей не обижаешь.
Ты — нашего дерева сук, — катай!
Тебе удача — законная жена, а не любовница: побаловала да и нет её! Катай во всю силу. Будь здоров, брат, вот
что! Будь здоров, говорю…
— Вы все знаете,
что я живу с девицей Орловой, теперь хочу обвенчаться с нею. Помнишь, Никита, она одна пожалела, когда
ты в воду упал?
—
Ты что — дремлешь? О
чём задумался?
—
Ты меня не любишь,
ты и не говоришь со мной ни о
чём, навалишься на меня камнем, только и всего! Почему
ты не любишь меня, разве я
тебе не жена?
Чем я плоха, скажи! Гляди, как матушка любила отца твоего, бывало — сердце моё от зависти рвётся…
— Вот, гляди, как Алексей любит свою… И его любить легко — он весёлый, одевается барином, а
ты —
что? Ходишь, ни с кем не ласков, никогда не посмеёшься. С Алексеем я бы душа в душу жила, а я с ним слова сказать не смела никогда,
ты ко мне сторожем горбуна твоего приставил, нарочно, хитреца противного…
—
Ты —
что сказала, дура, а? С Алексеем?
— У меня — дело! Фабрика — это не хлеб сеять, не картошку садить. Это — задача. А у
тебя что в башке?
—
Что ж
ты делаешь, Никита?
— Я понимаю,
что тебе скучно. Веселье у нас в доме не живёт.
Чему веселиться? Отец веселье в работе видел. У него так выходило: просто людей мет — все работники, кроме нищих да господ. Все живут для дела. За делом людей не видно.