Неточные совпадения
Года через два после воли [т. е. после отмены крепостного права в 1861 г. — Ред.], за обедней в день преображения господня [6 августа по ст. стилю, т.ж. яблочный спас — Ред.], прихожане церкви Николы на Тычке заметили «чужого», — ходил он в тесноте
людей, невежливо поталкивая их, и ставил богатые свечи пред иконами, наиболее чтимыми в
городе Дрёмове.
После обеда другие дрёмовцы видели неведомого
человека за рекою, на «Коровьем языке», на мысу, земле князей Ратских; ходил
человек в кустах тальника, меряя песчаный мыс ровными, широкими шагами, глядел из-под ладони на
город, на Оку и на петлисто запутанный приток её, болотистую речку Ватаракшу [устар. негодный, неуклюжий — Ред.].
— Полно-ко! Мало ли теперь
людей из деревень в
город идёт.
Город давно знал о её связи со сватом и, строго осудив за это, отшатнулся от неё, солидные
люди запретили дочерям своим, подругам Натальи, ходить к ней, дочери порочной женщины, снохе чужого, тёмного мужика, жене надутого гордостью, угрюмого мужа; маленькие радости девичьей жизни теперь казались Наталье большими и яркими.
Утром из
города приехали на дрожках Барский и городской голова Яков Житейкин, пустоглазый
человек, по прозвищу Недожаренный, кругленький и действительно сделанный как бы из сырого теста; посетив усопшего, они поклонились ему, и каждый из них заглянул в потемневшее лицо боязливо, недоверчиво, они, видимо, тоже были удивлены гибелью Артамонова. Затем Житейкин кусающим, едким голосом сказал Петру...
В
городе Антонушку не любили, он был мордвин или чуваш, и поэтому нельзя было думать, что он юродивый Христа ради, но его боялись, считая предвозвестником несчастий, и когда, в час поминок, он явился на двор Артамоновых и пошёл среди поминальных столов, выкрикивая нелепые слова: «Куятыр, куятыр, — чёрт на колокольню, ай-яй, дождик будет, мокро будет, каямас чёрненько плачет!» — некоторые из догадливых
людей перешепнулись...
В
городе у Алексея и жены его приятелей не было, но в его тесных комнатах, похожих на чуланы, набитые ошарканными, старыми вещами, собирались по праздникам
люди сомнительного достоинства: золотозубый фабричный доктор Яковлев,
человек насмешливый и злой; крикливый техник Коптев, пьяница и картёжник; учитель Мирона, студент, которому полиция запретила учиться; его курносая жена курила папиросы, играла на гитаре.
«А на что богу эти
люди? Понять — нельзя», — подумал Артамонов. Он не любил горожан и почти не имел в
городе связей, кроме деловых знакомств; он знал, что и
город не любит его, считая гордым, злым, но очень уважает Алексея за его пристрастие украшать
город, за то, что он вымостил главную улицу, украсил площадь посадкой лип, устроил на берегу Оки сад, бульвар. Мирона и даже Якова боятся, считают их свыше меры жадными, находят, что они всё кругом забирают в свои руки.
Её рассказы о дрянненьких былях
города путали думы Артамонова, отводили их в сторону, оправдывали и укрепляли его неприязнь к скучным грешникам — горожанам. На место этих дум вставали и двигались по какому-то кругу картины буйных кутежей на ярмарке; метались неистовые
люди, жадно выкатив пьяные, но никогда не сытые глаза, жгли деньги и, ничего не жалея, безумствовали всячески в лютом озлоблении плоти, стремясь к большой, ослепительно белой на чёрном, бесстыдно обнажённой женщине…
Фабрика перестала работать, молодёжь, засучивая рукава рубах, бросилась в
город, несмотря на уговоры Мирона и других разумных
людей, несмотря на крики и плач баб.
Сидя у окна, Артамонов старший тупо смотрел, как из
города и в
город муравьями бегут тёмненькие фигурки мужчин и женщин; сквозь стёкла были слышны крики, и казалось, что
людям весело. У ворот визжала гармоника, в толпе рабочих хромой кочегар Васька Кротов пел...
Теперь, сидя в углу, слушая беззлобный рассказ Ольги о бунте в
городе, он вспоминал эту ссору и пытался понять: кто же прав, он или эти
люди?
Страх Якова быстро уступал чувству, близкому радости, это чувство было вызвано не только сознанием, что он счастливо отразил нападение, но и тем, что нападавший оказался не рабочим с фабрики, как думал Яков, а чужим
человеком. Это — Носков, охотник и гармонист, игравший на свадьбах, одинокий
человек; он жил на квартире у дьяконицы Параклитовой; о нём до этой ночи никто в
городе не говорил ничего худого.
С необыкновенной для него быстротой Яков Артамонов соображал: конечно, надо оставить Носкова тут у забора, идти в
город, позвать ночного сторожа, чтоб он караулил раненого, затем идти в полицию, заявить о нападении. Начнётся следствие, Носков будет рассказывать о кутежах отца у дьяконицы. Может быть, у него есть друзья, такие же головорезы, они, возможно, попытаются отомстить. Но нельзя же оставить этого
человека без возмездия…
Яков замолчал, поняв, что его слова не дойдут до Тихона. Он решил сказать Тихону о Носкове потому, что необходимо было сказать кому-либо о этом
человеке; мысль о нём угнетала Якова более, чем всё происходящее. Вчера в
городе к нему откуда-то из-за угла подошёл этот кривоногий, с тупым лицом солдата, снял фуражку и, глядя внутрь её, в подкладку, сказал...
Или говорил что-нибудь другое, тоже приятное. Якову льстило грубоватое добродушие этого точно из резины отлитого офицера, удивлявшего весь
город своим презрением к холоду, ловкостью, силой и несомненно скрытой в нём отчаянной храбростью. Он смотрел в лица
людей круглыми, каменными глазами и говорил сиповато, командующим голосом...
Некоторое время Якову казалось, что в общем всё идёт хорошо, война притиснула
людей, все стали задумчивее, тише. Но он привык испытывать неприятности, предчувствовал, что не все они кончились для него, и смутно ждал новых. Ждать пришлось не очень долго, в
городе снова явился Нестеренко под руку с высокой дамой, похожей на Веру Попову; встретив на улице Якова, он, ещё издали, посмотрел сквозь него, а подойдя, поздоровавшись, спросил...
По улицам
города ходили хромые, слепые, безрукие и всячески изломанные
люди в солдатских шинелях, и всё вокруг окрашивалось в гнойный цвет их одежды. Изломанных, испорченных солдат водили на прогулки городские дамы, дамами командовала худая, тонкая, похожая на метлу, Вера Попова, она привлекла к этому делу и Полину, но та, потряхивая головою, кричала, жаловалась...
Хороводом пошли крикливо весёлые недели; Мирон, Татьяна, доктор да и все
люди стали ласковее друг с другом; из
города явились какие-то незнакомые и увезли с собою слесаря Минаева. Потом пришла весна, солнечная и жаркая.
— Вы — клоун! Вы — бесчестный
человек! Ваши убеждения? У нищих — нет убеждений. Ложь! Месяц тому назад эти твои убеждения… Довольно! Завтра я уезжаю в
город, к сестре… Да, дети со мной…