Неточные совпадения
— Про меня — спроси исправника, он князю моему довольно обязан, и ему князем писано, чтоб чинить мне помощь во всех делах. Худого — не услышишь, вот те порука — святые иконы. Дочь твою я знаю, я тут, у тебя в
городе, всё знаю, четыре раза неприметно
был, всё выспросил. Старший мой тоже здесь бывал и дочь твою видел — не беспокойся!
Пели зяблики, зорянки, щебетали чижи, тихо, шёлково шуршали листья деревьев, далеко на краю
города играл пастух, с берега Ватаракши, где росла фабрика, доносились человечьи голоса, медленно плывя в светлой тишине. Что-то щёлкнуло; вздрогнув, Наталья подняла голову, — над нею, на сучке яблони висела западня для птиц, чиж бился среди тонких прутьев.
Оставшись один, он долго стоял у окна, зажав бороду в кулак, глядя, как падает на землю серый мокрый снег, а когда за окном стало темно, как в погребе, пошёл в
город. Ворота Баймаковой
были уже заперты, он постучал в окно, Ульяна сама отперла ему, недовольно спросив...
Ушли. Горбун, посмотрев вслед им, тоже встал, пошёл в беседку, где спал на сене, присел на порог её. Беседка стояла на холме, обложенном дёрном, из неё, через забор,
было видно тёмное стадо домов
города, колокольни и пожарная каланча сторожили дома. Прислуга убирала посуду со стола, звякали чашки. Вдоль забора прошли ткачи, один нёс бредень, другой гремел железом ведра, третий высекал из кремня искры, пытаясь зажечь трут, закурить трубку. Зарычала собака, спокойный голос Тихона Вялова ударил в тишину...
Было уже за полночь, когда он заметил, что над стадом домов
города, из неподвижных туч садов, возникает ещё одна, медленно поднимаясь в тёмно-серую муть неба; через минуту она, снизу, багрово осветилась, он понял, что это пожар, побежал к дому и увидал: Алексей быстро лезет по лестнице на крышу амбара.
Зимою в праздники, на святках и на масленице, он возил её кататься по
городу; запрягали в сани огромного вороного жеребца, у него
были жёлтые, медные глаза, исчерченные кровавыми жилками, он сердито мотал башкой и громко фыркал, — Наталья боялась этого зверя, а Тихон Вялов ещё более напугал её, сказав...
Утром из
города приехали на дрожках Барский и городской голова Яков Житейкин, пустоглазый человек, по прозвищу Недожаренный, кругленький и действительно сделанный как бы из сырого теста; посетив усопшего, они поклонились ему, и каждый из них заглянул в потемневшее лицо боязливо, недоверчиво, они, видимо, тоже
были удивлены гибелью Артамонова. Затем Житейкин кусающим, едким голосом сказал Петру...
— Слышно, будто хотите вы схоронить родителя на своём кладбище, так ли, нет ли? Это, Пётр Ильич, нам,
городу, обида
будет, как будто вы не желаете знаться с нами и в дружбе жить не согласны, так ли, нет ли?
В
городе Антонушку не любили, он
был мордвин или чуваш, и поэтому нельзя
было думать, что он юродивый Христа ради, но его боялись, считая предвозвестником несчастий, и когда, в час поминок, он явился на двор Артамоновых и пошёл среди поминальных столов, выкрикивая нелепые слова: «Куятыр, куятыр, — чёрт на колокольню, ай-яй, дождик
будет, мокро
будет, каямас чёрненько плачет!» — некоторые из догадливых людей перешепнулись...
Отправив сына в
город, к брату попа Глеба, учителю, который должен
был приготовить Илью в гимназию, Пётр действительно почувствовал пустоту в душе и скуку в доме. Стало так неловко, непривычно, как будто погасла в спальне лампада; к синеватому огоньку её Пётр до того привык, что в бесконечные ночи просыпался, если огонёк почему-нибудь угасал.
Пред отъездом в
город Илья попросил — это
была его единственная просьба...
В
городе у Алексея и жены его приятелей не
было, но в его тесных комнатах, похожих на чуланы, набитые ошарканными, старыми вещами, собирались по праздникам люди сомнительного достоинства: золотозубый фабричный доктор Яковлев, человек насмешливый и злой; крикливый техник Коптев, пьяница и картёжник; учитель Мирона, студент, которому полиция запретила учиться; его курносая жена курила папиросы, играла на гитаре.
Илья почти не жил дома, мелькнёт утром за чаем и уходит в
город к дяде или в лес с Мироном и вихрастым, чёрненьким Горицветовым; этот маленький, пронырливый мальчишка, колючий, как репейник, ходил виляющей походкой, его глаза
были насмешливо вывихнутыми и казались косыми.
— Господа! — так же восторженно, но уже вкрадчиво говорил Алексей, размахивая вилкой. — Сын мой, Мирон, умник, будущий инженер, сказывал: в
городе Сиракузе знаменитейший ученый
был; предлагал он царю: дай мне на что опереться, я тебе всю землю переверну!
Дочь бывала за границей и вечерами лениво, жирненьким голоском рассказывала матери чепуху: в каком-то
городе бабы моют наружные стены домов щётками с мылом, в другом
городе зиму и лето такой туман, что целый день горят фонари, а всё-таки ничего не видно; в Париже все торгуют готовым платьем и
есть башня настолько высокая, что с неё видно
города, которые за морем.
По
городу пошёл крестный ход. Бородатое купечество, важно и благочестиво утаптывая тяжёлыми ногами обильно выпавший снег, тесным стадом быков шагало за кряжистым, золотым духовенством; несло иконы, хоругви; соединённый хор всех церквей
города громогласно и внушительно
пел...
Хорошо, густо
пела сорокалетняя, но свежая, круглая, грудастая дочь Помялова, третий раз вдова и первая в
городе по скандальной, бесстыдной жизни. Пётр Артамонов слышал, как она вполголоса советовала Наталье...
Прокатилась длинная волна стриженых голов; это ученики двух городских училищ; тяжёлой, серой машиной продвинулась полурота солдат, её вёл знаменитый в
городе хладнокровный поручик Маврин: он ежедневно купался в Оке, начиная с половодья и кончая заморозками, и, как
было известно, жил на деньги Помяловой, находясь с нею в незаконной связи.
— Поручика Маврина Помялова отчислила от себя, он опять проиграл в карты триста двадцать; хочет она векселя подать ко взысканию, у неё векселя на него
есть, А жандарм потому жену свою держит здесь, что завёл в
городе любовницу, а не потому, что жена больная…
Сидя у окна, Артамонов старший тупо смотрел, как из
города и в
город муравьями бегут тёмненькие фигурки мужчин и женщин; сквозь стёкла
были слышны крики, и казалось, что людям весело. У ворот визжала гармоника, в толпе рабочих хромой кочегар Васька Кротов
пел...
Страх Якова быстро уступал чувству, близкому радости, это чувство
было вызвано не только сознанием, что он счастливо отразил нападение, но и тем, что нападавший оказался не рабочим с фабрики, как думал Яков, а чужим человеком. Это — Носков, охотник и гармонист, игравший на свадьбах, одинокий человек; он жил на квартире у дьяконицы Параклитовой; о нём до этой ночи никто в
городе не говорил ничего худого.
С необыкновенной для него быстротой Яков Артамонов соображал: конечно, надо оставить Носкова тут у забора, идти в
город, позвать ночного сторожа, чтоб он караулил раненого, затем идти в полицию, заявить о нападении. Начнётся следствие, Носков
будет рассказывать о кутежах отца у дьяконицы. Может
быть, у него
есть друзья, такие же головорезы, они, возможно, попытаются отомстить. Но нельзя же оставить этого человека без возмездия…
Яков замолчал, поняв, что его слова не дойдут до Тихона. Он решил сказать Тихону о Носкове потому, что необходимо
было сказать кому-либо о этом человеке; мысль о нём угнетала Якова более, чем всё происходящее. Вчера в
городе к нему откуда-то из-за угла подошёл этот кривоногий, с тупым лицом солдата, снял фуражку и, глядя внутрь её, в подкладку, сказал...
— И у нас
есть. Про Носкова, охотника, нехорошие слухи… Будто он донёс на Седова и на всех в
городе…
Но это не украшало отца, не гасило брезгливость к нему, в этом
было даже что-то обидное, принижающее. Отец почти ежедневно ездил в
город как бы для того, чтоб наблюдать, как умирает монах. С трудом, сопя, Артамонов старший влезал на чердак и садился у постели монаха, уставив на него воспалённые, красные глаза. Никита молчал, покашливая, глядя оловянным взглядом в потолок; руки у него стали беспокойны, он всё одёргивал рясу, обирал с неё что-то невидимое. Иногда он вставал, задыхаясь от кашля.
Он повернулся спиною к Якову и вломился в густую зелень
елей. Послушав, как он шуршит колкими ветвями, как похрустывают сухие сучья, Яков быстро пошёл на просеку, где его ждала лошадь, запряжённая в дрожки, и погнал в
город, к Полине.
Всё новое
было тревожно и выскакивало как-то вдруг, без связи с предыдущим. Вдруг совершенно ослепшая тётка Ольга простудилась и через двое суток умерла, а через несколько дней после её смерти
город и фабрику точно громом оглушило: царь отказался от престола.
Жена и Мирон ходили около Мити так осторожно, точно он
был выпачкан сажей. А через несколько дней Митя переехал в
город, захватив с собою имущество своё: три больших связки книг и корзину с бельём.