Неточные совпадения
Влас. Ты мечтаешь о нем, как институтка о новом учителе. Берегись, сестра
моя! Писатели, как я слыхал, большие мастера по части совращения
женщин…
Соня. Нет, какова
моя мамашка! Вдруг назвала себя
женщиной! Я с ней знакома восемнадцать лет и первый раз слышу это! Это знаменательно!
Басов (вполголоса, кивая головой на СУСЛОВа). Ревнует… к
моему помощнику… Понимаешь? А жена у него, — ты обрати внимание, — интереснейшая
женщина!
Шалимов. Любовь! Я смотрю на нее серьезно… Когда я люблю
женщину, я хочу поднять ее выше над землей… Я хочу украсить ее жизнь всеми цветами чувства и мысли
моей…
Варвара Михайловна. Почему-то мне вспомнилась одна грустная песенка… Ее, бывало, пели прачки в заведении
моей матери… Я тогда была маленькая, училась в гимназии. Помню, придешь домой, прачешная полна серого, удушливого пара… в нем качаются полуодетые
женщины и негромко, устало поют...
Юлия Филипповна. Да. Потом меня просвещали замужние подруги… Но больше всех — я обязана мужу. Это он изуродовал
мое воображение… он привил мне чувство любопытства к мужчине. (Смеется. От группы мужчин отделяется Шалимов и медленно идет к
женщинам.) А я уродую ему жизнь. Есть такая пословица: взявши лычко — отдай ремешок.
Рюмин (негромко). Мне кажется, всю жизнь я любил вас… не видя еще, не зная — любил! Вы были
женщиной моей мечты… тем дивным образом, который создается в юности… Потом его ищут всю жизнь иногда — и не находят… А я вот встретил вас… мечту
мою…
Я не знаю философов — ни умных, ни полоумных… но если бы я была философом, я сказала бы
женщине: подходя к мужчине,
моя милая, бери с собой хорошее полено.
Басов.
Моя жена? Варя? О! Это пуристка! Пуританка! Это удивительная
женщина, святая! Но — с ней скучно! Она много читает и всегда говорит от какого-нибудь апостола. Выпьем за ее здоровье!
Марья Львовна. Этого мало для
женщины, которая любит… И вот еще что, голубчик: мне стыдно жить личной жизнью… может быть, это смешно, уродливо, но в наши дни стыдно жить личной жизнью. Идите, друг
мой, идите! И знайте: в трудную минуту, когда вам нужен будет друг, — приходите ко мне… я встречу вас как любимого, нежно любимого сына… Прощайте!
Басов (как бы говоря чужими словами.) Конечно… да, друг ты
мой.
Женщины ближе нас к зверю. Чтобы подчинить
женщину своей воле — нужно применять к ней мягкий, но сильный и красивый в своей силе, непременно красивый деспотизм.
А все эти ненужные, шутовские профессии, выдуманные культурным человеком для охраны моего гнезда, моего куска мяса,
моей женщины, моего ребенка, эти разные надзиратели, контролеры, инспекторы, судьи, прокуроры, тюремщики, адвокаты, начальники, чиновники, генералы, солдаты и еще сотни и тысячи названий.
— Когда любимую
мою женщину били, лежал я в саду, думал — бьют али нет ещё? Не заступился, не помог! Конечно — отец! Ну, хоть в ноги бы ему броситься… Так и вытоптал он ребёночка из неё, — было бы ему теперь пятнадцать лет…
Неточные совпадения
Хлестаков. Оробели? А в
моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна
женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий. Ну, уж вы —
женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа
моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Он не верит и в
мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это
мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая
женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Они не знают, как он восемь лет душил
мою жизнь, душил всё, что было во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая
женщина, которой нужна любовь.
«Да, да, как это было? — думал он, вспоминая сон. — Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы пели: Il mio tesoro, [
Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же
женщины», вспоминал он.