Неточные совпадения
Бежать я решил вечером
этого дня, но
перед обедом, разогревая на керосинке судок со щами, я, задумавшись, вскипятил их, а когда стал гасить огонь, опрокинул судок себе на руки, и меня отправили в больницу.
Я долго, чуть не со слезами, смотрел на
эти непоправимые чудеса, пытаясь понять, как они совершились. И, не поняв, решил исправить дело помощью фантазии: нарисовал по фасаду дома на всех карнизах и на гребне крыши ворон, голубей, воробьев, а на земле
перед окном — кривоногих людей, под зонтиками, не совсем прикрывшими их уродства. Затем исчертил все
это наискось полосками и отнес работу учителю.
Они вовлекали бога своего во все дела дома, во все углы своей маленькой жизни, — от
этого нищая жизнь приобретала внешнюю значительность и важность, казалась ежечасным служением высшей силе.
Это вовлечение бога в скучные пустяки подавляло меня, и невольно я все оглядывался по углам, чувствуя себя под чьим-то невидимым надзором, а ночами меня окутывал холодным облаком страх, — он исходил из угла кухни, где
перед темными образами горела неугасимая лампада.
Великим постом меня заставили говеть, и вот я иду исповедоваться к нашему соседу, отцу Доримедонту Покровскому. Я считал его человеком суровым и был во многом грешен лично
перед ним: разбивал камнями беседку в его саду, враждовал с его детьми, и вообще он мог напомнить мне немало разных поступков, неприятных ему.
Это меня очень смущало, и, когда я стоял в бедненькой церкви, ожидая очереди исповедоваться, сердце мое билось трепетно.
Солдат стоял в двери каюты для прислуги, с большим ножом в руках, —
этим ножом отрубали головы курам, кололи дрова на растопку, он был тупой и выщерблен, как пила.
Перед каютой стояла публика, разглядывая маленького смешного человечка с мокрой головой; курносое лицо его дрожало, как студень, рот устало открылся, губы прыгали. Он мычал...
Было странно и неловко слушать, что они сами о себе говорят столь бесстыдно. Я знал, как говорят о женщинах матросы, солдаты, землекопы, я видел, что мужчины всегда хвастаются друг
перед другом своей ловкостью в обманах женщин, выносливостью в сношениях с ними; я чувствовал, что они относятся к «бабам» враждебно, но почти всегда за рассказами мужчин о своих победах, вместе с хвастовством, звучало что-то, позволявшее мне думать, что в
этих рассказах хвастовства и выдумки больше, чем правды.
Это меня било по сердцу, я сердито спрашивал солдата — зачем все они обманывают баб, лгут им, а потом, издеваясь над женщиной,
передают ее один другому и часто — бьют?
Я молча удивляюсь: разве можно спрашивать, о чем человек думает? И нельзя ответить на
этот вопрос, — всегда думается сразу о многом: обо всем, что есть
перед глазами, о том, что видели они вчера и год тому назад; все
это спутано, неуловимо, все движется, изменяется.
Но не столько побои мучили меня, сколько мысль о том, что́ теперь думает обо мне Королева Марго. Как оправдаюсь я
перед ней? Солоно мне было в
эти сквернейшие часы.
Я знаю, что
перед топкой тяжелее и жарче работать, чем у плиты, я несколько раз по ночам пытался «шуровать» вместе с Яковом, и мне странно, что он почему-то не хочет указать повару на тяжесть своего труда. Нет,
этот человек знает что-то особенное…
Перед тем как Яков пошел на вахту, я спросил его, что
это за человек. Он ответил, усмехаясь...
Первое время дежурств в лавке я рассказывал приказчику содержание нескольких книг, прочитанных мною, теперь
эти рассказы обратились во зло мне: приказчик
передавал их Петру Васильевичу, нарочито перевирая, грязно искажая. Старик ловко помогал ему в
этом бесстыдными вопросами; их липкие языки забрасывали хламом постыдных слов Евгению Гранде, Людмилу, Генриха IV.
Запои Жихарева начинались всегда по субботам.
Это, пожалуй, не была обычная болезнь алкоголика-мастерового; начиналось
это так: утром он писал записку и куда-то посылал с нею Павла, а
перед обедом говорил Ларионычу...
Это наконец стало целью его жизни, он даже отказался пить водку,
перед сном вытирал тело снегом, ел много мяса и, развивая мускулы, каждый вечер многократно крестился двухпудовой гирей. Но и
это не помогало ему. Тогда он зашил в рукавицы куски свинца и похвастался Ситанову...
Все
это я вспомнил, когда Ларионыч пошел наверх; он пробыл там недолго и воротился еще более подавленный и тихий, чем всегда, а
перед ужином, с глазу на глаз, сказал мне...
Как бы
перед тобою ни выболтался мужик, всегда чувствуется, что в нем осталось еще что-то, но
этот остаток — только для себя, и, может быть, именно в
этом несказанном, скрытом — самое главное.
Мне было жалко ее, неловко
перед нею и хотелось спросить — где же ее дочь? А она, выпив водки и горячего чаю, заговорила бойко, грубо, как все женщины
этой улицы; но когда я спросил ее о дочери, сразу отрезвев, она крикнула...
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть.
Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково
это?
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по
этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только криком кричит".
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что
этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что
перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
И, сказав
это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она
перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им
эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Этого мало: в первый же праздничный день он собрал генеральную сходку глуповцев и
перед нею формальным образом подтвердил свои взгляды на администрацию.