Неточные совпадения
Голос не страшный, тихий. Я подошел, посмотрел на круглое
лицо, утыканное короткими волосами, — на голове они были длиннее и торчали во все стороны, окружая ее серебряными лучиками, а на поясе
человека висела связка ключей. Будь у него борода и волосы длиннее, он был бы похож на апостола Петра.
Я снова в городе, в двухэтажном белом доме, похожем на гроб, общий для множества
людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на улицу, в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы находиться
лицо дома, — по четыре окна; нижние смотрят в узенький проезд, на двор, верхние — через забор, на маленький домик прачки и в грязный овраг.
Я любил Богородицу; по рассказам бабушки, это она сеет на земле для утешения бедных
людей все цветы, все радости — все благое и прекрасное. И, когда нужно было приложиться к ручке ее, не заметив, как прикладываются взрослые, я трепетно поцеловал икону в
лицо, в губы.
Смотрю на баржу и вспоминаю раннее детство, путь из Астрахани в Нижний, железное
лицо матери и бабушку —
человека, который ввел меня в эту интересную, хотя и трудную жизнь — в
люди. А когда я вспоминаю бабушку, все дурное, обидное уходит от меня, изменяется, все становится интереснее, приятнее,
люди — лучше и милей…
Это погубило его, — через полчаса все
люди на пароходе хохотали над ним; подойдут вплоть к нему, уставятся глазами прямо в
лицо, спросят...
Солдат сначала не видел
людей, не слышал смеха; собирая слезы с
лица рукавом ситцевой старенькой рубахи, он словно прятал их в рукав. Но скоро его рыжие глазки гневно разгорелись, и он заговорил вятской сорочьей скороговоркой...
Вскочив на что-то, я смотрел через головы
людей в их
лица —
люди улыбались, хихикали, говорили друг другу...
— Ф-фу, какие глупые
люди! — сказала она, сдвинув тонкие брови. — А еще у твоего хозяина такое интересное
лицо. Ты погоди огорчаться, я подумаю. Я напишу ему!
Самый интересный
человек на пароходе — кочегар Яков Шумов, широкогрудый, квадратный мужик. Курносое
лицо его плоско, точно лопата, медвежьи глазки спрятаны под густыми бровями, щеки — в мелких колечках волос, похожих на болотный мох, на голове эти волосы свалялись плотной шапкой, он с трудом просовывает в них кривые пальцы.
Осенние тучи неугомонно сеяли мелкий дождь, и казалось, что, когда этот
человек вытрет клетчатым платком пот с
лица, дождь идет тише, а по мере того, как
человек снова потеет, — и дождь становится сильнее.
— А ведь обманщик ты для
людей, — вдруг говорит он, задорно глядя в
лицо старика.
Я всматриваюсь в
лица купцов, откормленные, туго налитые густой, жирной кровью, нащипанные морозом и неподвижные, как во сне.
Люди часто зевают, расширяя рты, точно рыбы, выкинутые на сухой песок.
Нередко приходили еще начетчики: Пахомий,
человек с большим животом, в засаленной поддевке, кривой на один глаз, обрюзглый и хрюкающий; Лукиан, маленький старичок, гладкий, как мышь, ласковый и бойкий, а с ним большой, мрачный
человек, похожий на кучера, чернобородый, с мертвым
лицом, неприятным, но красивым, с неподвижными глазами.
Когда я принес большой медный чайник кипятку, в лавке оказались гости: старичок Лукиан, весело улыбавшийся, а за дверью, в темном уголке, сидел новый
человек, одетый в теплое пальто и высокие валяные сапоги, подпоясанный зеленым кушаком, в шапке, неловко надвинутой на брови.
Лицо у него было неприметное, он казался тихим, скромным, был похож на приказчика, который только что потерял место и очень удручен этим.
— Нет,
человек, и мое тоже, — сказал новый торжественно и сильно. — Не отвращай
лица твоего от правды, не ослепляй себя самонамеренно, это есть великий грех пред богом и
людьми!
Мне нравилось, что он называет Петра Васильева
человеком, и меня волновал его тихий, торжественный голос. Он говорил так, как хорошие попы читают «Господи, владыко живота моего», и все наклонялся вперед, съезжая со стула, взмахивая рукою пред своим
лицом…
— Ересь! — сказал Петр Васильев, а
человек, двигая ладонью пред
лицом своим, точно читая написанное на ней, жарко говорил...
Лицо у него серое, бородка тоже серая, из тонких шелковых волос, серые глаза как-то особенно глубоки и печальны. Он хорошо улыбается, но ему не улыбнешься, неловко как-то. Он похож на икону Симеона Столпника — такой же сухой, тощий, и его неподвижные глаза так же отвлеченно смотрят куда-то вдаль, сквозь
людей и стены.
Это был
человек лет сорока пяти, сухой, лысый, в полувенце черных, курчаво-цыганских волос, с большими, точно усы, черными бровями. Острая густая бородка очень украшала его тонкое и смуглое, нерусское
лицо, но под горбатым носом торчали жесткие усы, лишние при его бровях. Синие глаза его были разны: левый — заметно больше правого.
Его трудно понять; вообще — невеселый
человек, он иногда целую неделю работает молча, точно немой: смотрит на всех удивленно и чуждо, будто впервые видя знакомых ему
людей. И хотя очень любит пение, но в эти дни не поет и даже словно не слышит песен. Все следят за ним, подмигивая на него друг другу. Он согнулся над косо поставленной иконой, доска ее стоит на коленях у него, середина упирается на край стола, его тонкая кисть тщательно выписывает темное, отчужденное
лицо, сам он тоже темный и отчужденный.
А Жихарев ходит вокруг этой каменной бабы, противоречиво изменяя
лицо, — кажется, пляшет не один, а десять
человек, все разные: один — тихий, покорный; другой — сердитый, пугающий; третий — сам чего-то боится и, тихонько охая, хочет незаметно уйти от большой, неприятной женщины. Вот явился еще один — оскалил зубы и судорожно изгибается, точно раненая собака. Эта скучная, некрасивая пляска вызывает у меня тяжелое уныние, будит нехорошие воспоминания о солдатах, прачках и кухарках, о собачьих свадьбах.
Я стал усердно искать книг, находил их и почти каждый вечер читал. Это были хорошие вечера; в мастерской тихо, как ночью, над столами висят стеклянные шары — белые, холодные звезды, их лучи освещают лохматые и лысые головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые
лица, иногда раздается возглас похвалы автору книги или герою.
Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
Все более часто меня охватывало буйное желание озорничать, потешать
людей, заставлять их смеяться. Мне удавалось это, я умел рассказывать о купцах Нижнего базара, представляя их в
лицах; изображал, как мужики и бабы продают и покупают иконы, как ловко приказчик надувает их, как спорят начетчики.
Он шел в легком сером пальто, руки в карманах брюк, в зубах папироса, шляпа на затылке; его приятное
лицо дружески улыбалось мне. У него был подкупающий вид
человека свободного, веселого, и кроме нас двоих, в поле никого не было.
— У всех
людей, которые долго живут в одном доме,
лица становятся одинаковыми, — сказал он однажды; я записал это в свою тетрадь.
Крепкий, белый парень, кудрявый, с ястребиным носом и серыми, умными глазами на круглом
лице, Фома был не похож на мужика, — если бы его хорошо одеть, он сошел бы за купеческого сына из хорошей семьи. Это был
человек сумрачный, говорил мало, деловито. Грамотный, он вел счета подрядчика, составлял сметы, умел заставить товарищей работать успешно, но сам работал неохотно.
Отовсюду на него смотрят бородатые
люди, на звериных
лицах задумчиво мигают детские глаза; иногда кто-нибудь вздыхает, и это хорошо подчеркивает победительную силу песни.
Гораздо больше нравился мне октавист Митропольский; являясь в трактир, он проходил в угол походкой
человека, несущего большую тяжесть, отодвигал стул пинком ноги и садился, раскладывая локти по столу, положив на ладони большую, мохнатую голову. Молча выпив две-три рюмки, он гулко крякал; все, вздрогнув, повертывались к нему, а он, упираясь подбородком в ладони, вызывающе смотрел на
людей; грива нечесаных волос дико осыпала его опухшее, бурое
лицо.
Я был уверен, что его арестуют за выпитую водку. Из города бежали
люди, приехал на дрожках строгий квартальный, спустился в яму и, приподняв пальто самоубийцы, заглянул ему в
лицо.