Неточные совпадения
После обеда хозяин лег
спать в комнатке за магазином, а я, открыв золотые его часы, накапал в механизм уксуса. Мне было очень приятно видеть,
как он, проснувшись, вышел в магазин с часами в руках и растерянно бормотал...
— Мы с тобой живем,
как муж с женой, только
спим порознь. Мы даже лучше живем — мужья женам не помогают…
Незаметно,
как маленькая звезда на утренней заре, погас брат Коля. Бабушка, он и я
спали в маленьком сарайчике, на дровах, прикрытых разным тряпьем; рядом с нами, за щелявой стеной из горбушин, был хозяйский курятник; с вечера мы слышали,
как встряхивались и клохтали, засыпая, сытые куры; утром нас будил золотой горластый петух.
Я уже не
спал, наблюдая,
как сквозь щели дровяника пробиваются ко мне на постель лучи солнца, а в них пляшет какая-то серебряная пыль, — эти пылинки — точно слова в сказке. В дровах шуршат мыши, бегают красненькие букашки с черными точками на крыльях.
— Случайный ты мой, божий, кровинушка моя горячая, чистая, алмазная, ангельское перо легкое!
Спит, —
спи, ребенок, одень твою душеньку веселый сон, приснись тебе невестушка, первая раскрасавица, королевишна, богачка, купецкая дочь! А недругам твоим — не родясь издохнуть, а дружкам — жить им до ста лет, а девицы бы за тобой — стаями,
как утки за селезнем!
Однажды я достал горшок и съел пару оладей, — Виктор избил меня за это. Он не любил меня так же,
как и я его, издевался надо мною, заставлял по три раза в день чистить его сапоги, а ложась
спать на полати, раздвигал доски и плевал в щели, стараясь
попасть мне на голову.
На дне, в репьях, кричат щеглята, я вижу в серых отрепьях бурьяна алые чепчики на бойких головках птиц. Вокруг меня щелкают любопытные синицы; смешно надувая белые щеки, они шумят и суетятся, точно молодые кунавинские мещанки в праздник; быстрые, умненькие, злые, они хотят все знать, все потрогать — и
попадают в западню одна за другою. Жалко видеть,
как они бьются, но мое дело торговое, суровое; я пересаживаю птиц в запасные клетки и прячу в мешок, — во тьме они сидят смирно.
Глаза у него закрыты,
как закрывает их зорянка-птица, которая часто поет до того, что
падает с ветки на землю мертвой, ворот рубахи казака расстегнут, видны ключицы, точно медные удила, и весь этот человек — литой, медный.
Иногда мне казалось, что он опрокинется,
упадет спиною на землю и умрет,
как зорянка, — потому что истратил на песню всю свою душу, всю ее силу.
Все трое, они были чужими в доме,
как будто случайно
попали в одну из клеток этого большого садка для кур, напоминая синиц, которые, спасаясь от мороза, влетают через форточку в душное и грязное жилище людей.
— Это —
как же я?
Упал? Ермохин? Хор-рош товарищ…
Как-то раз, на закате солнца, пьяный пассажир второго класса, дородный купец-пермяк
упал за борт и, барахтаясь, поплыл по красно-золотой водной дороге.
Все глаза деловито направлены на лицо едока, на его нижнюю челюсть, на круглые желваки около ушей; смотрят,
как острый подбородок равномерно
падает и поднимается, вяло делятся мыслями...
— А кто может знать,
какие у соседа мысли? — строго округляя глаза, говорит старик веским баском. — Мысли —
как воши, их не сочтеши, — сказывают старики. Может, человек, придя домой-то,
падет на колени да и заплачет, бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для него — монастырь и живет он там только с богом одним? Так-то вот! Каждый паучок знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала тебя…
Ситанов относится ко мне дружески, — этим я обязан моей толстой тетради, в которой записаны стихи. Он не верит в бога, но очень трудно понять — кто в мастерской, кроме Ларионыча, любит бога и верит в него: все говорят о нем легкомысленно, насмешливо, так же,
как любят говорить о хозяйке. Однако, садясь обедать и ужинать, — все крестятся, ложась
спать — молятся, ходят в церковь по праздникам.
Ужинали вяло, без обычного шума и говора,
как будто со всеми случилось нечто важное, о чем надо упорно подумать. А после ужина, когда все улеглись
спать, Жихарев сказал мне, вынув книгу...
—
Как это — напрасно подбрасываю? Они сами
падают…
— Ночей не
спал, — говорит хозяин. — Бывало, встану с постели и стою у двери ее, дрожу,
как собачонка, — дом холодный был! По ночам ее хозяин посещал, мог меня застать, а я — не боялся, да…
Мы пришли в один из дешевеньких домов «развеселого Кунавина села», нас встретила вороватая старушка. Осип пошептался с нею, и она провела нас в пустую маленькую комнату, темную и грязную,
как стойло. На койке
спала, разметавшись, большая толстая женщина; старуха толкнула ее кулаком в бок и сказала...
— Ну да! А ты — что думал? Он больше всех говорит, болтун. Он, брат, хитрая штука… Нет, Пешко́в, слова не доходят. Правда? А на кой черт она? Это все равно
как снег осенью —
упал на грязь и растаял. Грязи стало больше. Ты — лучше молчи…
— А ты погляди,
как мало люди силу берегут, и свою и чужую, а?
Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди,
как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит,
как сноп соломы. Бабы-то
напали на него, подобно червям на убитого в лесу.
— Да я их отпирал, — сказал Петрушка, да и соврал. Впрочем, барин и сам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделанной поездки он чувствовал сильную усталость. Потребовавши самый легкий ужин, состоявший только в поросенке, он тот же час разделся и, забравшись под одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом,
как спят одни только те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей.
Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я уж вас видел. Вы, кажется, тогда
упали? Что,
как ваш нос?
А уж Тряпичкину, точно, если кто
попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот…
Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь
какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не
спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места
упасть! И растянулся,
как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Хлестаков.
Как ничего? Я вижу, деньги
упали.