Неточные совпадения
Койки напоминали гробы, больные, лежа кверху носами,
были похожи на мертвых воробьев. Качались желтые стены, парусом выгибался потолок, пол зыбился, сдвигая и раздвигая
ряды коек, все
было ненадежно, жутко, а за окнами торчали сучья деревьев, точно розги, и кто-то тряс ими.
Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую девочку, говорить с нею или молча сидеть
рядом, на лавочке у ворот, — с нею и молчать
было приятно.
Была она чистенькая, точно птица пеночка, и прекрасно рассказывала о том, как живут казаки на Дону; там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец ее, слесарь, переехал в Нижний.
Незаметно, как маленькая звезда на утренней заре, погас брат Коля. Бабушка, он и я спали в маленьком сарайчике, на дровах, прикрытых разным тряпьем;
рядом с нами, за щелявой стеной из горбушин,
был хозяйский курятник; с вечера мы слышали, как встряхивались и клохтали, засыпая, сытые куры; утром нас будил золотой горластый петух.
Бабушка принесла на руках белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его
рядом с черными досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и ногами, и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило. Дед и бабушка тоже молча помогали ему. Не
было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов.
Темною ратью двигается лес навстречу нам. Крылатые
ели — как большие птицы; березы — точно девушки. Кислый запах болота течет по полю.
Рядом со мною идет собака, высунув розовый язык, останавливается и, принюхавшись, недоуменно качает лисьей головой.
Иногда я употреблял слова из книг Смурого; в одной из них, без начала и конца,
было сказано: «Собственно говоря, никто не изобрел пороха; как всегда, он явился в конце длинного
ряда мелких наблюдений и открытий».
От множества мягкой и красивой мебели в комнате
было тесно, как в птичьем гнезде; окна закрывала густая зелень цветов, в сумраке блестели снежно-белые изразцы печи,
рядом с нею лоснился черный рояль, а со стен в тусклом золоте рам смотрели какие-то темные грамоты, криво усеянные крупными буквами славянской печати, и под каждой грамотой висела на шнуре темная, большая печать. Все вещи смотрели на эту женщину так же покорно и робко, как я.
Королева Марго лежала на постели, до подбородка закрывшись одеялом, а
рядом с нею, у стены, сидел в одной рубахе, с раскрытой грудью, скрипач-офицер, — на груди у него тоже
был шрам, он лежал красной полосою от правого плеча к соску и
был так ярок, что даже в сумраке я отчетливо видел его.
Этот человек сразу и крепко привязал меня к себе; я смотрел на него с неизбывным удивлением, слушал, разинув рот. В нем
было, как я думал, какое-то свое, крепкое знание жизни. Он всем говорил «ты», смотрел на всех из-под мохнатых бровей одинаково прямо, независимо, и всех — капитана, буфетчика, важных пассажиров первого класса — как бы выравнивал в один
ряд с самим собою, с матросами, прислугой буфета и палубными пассажирами.
Мне
было странно видеть в его тетрадке,
рядом с хорошими стихами, которые трогали душу, множество грязных стихотворений, возбуждавших только стыд. Когда я говорил ему о Пушкине, он указывал на «Гаврилиаду», списанную в его тетрадке…
Шишлин свалился на бок там, где сидел. Фома лег на измятой соломе
рядом со мною. Слобода спала, издали доносился свист паровозов, тяжелый гул чугунных колес, звон буферов. В сарае разноголосо храпели. Мне
было неловко — я ждал каких-то разговоров, а — ничего нет…
Особенно меня поразила история каменщика Ардальона — старшего и лучшего работника в артели Петра. Этот сорокалетний мужик, чернобородый и веселый, тоже невольно возбуждал вопрос: почему не он — хозяин, а — Петр? Водку он
пил редко и почти никогда не напивался допьяна; работу свою знал прекрасно, работал с любовью, кирпичи летали в руках у него, точно красные голуби.
Рядом с ним больной и постный Петр казался совершенно лишним человеком в артели; он говорил о работе...
Я ожидал, что Осип станет упрекать Ардальона, учить его, а тот
будет смущенно каяться. Но ничего подобного не
было, — они сидели
рядом, плечо в плечо, и разговаривали спокойно краткими словами. Очень грустно
было видеть их в этой темной, грязной конуре; татарка говорила в щель стены смешные слова, но они не слушали их. Осип взял со стола воблу, поколотил ее об сапог и начал аккуратно сдирать шкуру, спрашивая...
Но под рукою человека валялся на молодой траве большой револьвер, недалеко от него — фуражка, а
рядом с нею едва початая бутылка водки, — ее пустое горлышко зарылось в зеленых травинках. Лицо человека
было стыдливо спрятано под пальто.
Неточные совпадения
Пришел в
ряды последние, // Где
были наши странники, // И ласково сказал: // «Вы люди чужестранные, // Что с вами он поделает?
Постой! уж скоро странничек // Доскажет
быль афонскую, // Как турка взбунтовавшихся // Монахов в море гнал, // Как шли покорно иноки // И погибали сотнями — // Услышишь шепот ужаса, // Увидишь
ряд испуганных, // Слезами полных глаз!
Пошли за Власом странники; // Бабенок тоже несколько // И парней с ними тронулось; //
Был полдень, время отдыха, // Так набралось порядочно // Народу — поглазеть. // Все стали в
ряд почтительно // Поодаль от господ…
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся
ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Пускай рассказ летописца страдает недостатком ярких и осязательных фактов, — это не должно мешать нам признать, что Микаладзе
был первый в
ряду глуповских градоначальников, который установил драгоценнейший из всех административных прецедентов — прецедент кроткого и бесскверного славословия.