Неточные совпадения
Однако я хватаю эти слова и, стараясь уложить их в стихи, перевертываю всячески, — это уж окончательно мешает мне понять, о чем рассказывает
книга.
Когда стало темно, Людмила, опустив побелевшую руку с
книгой, спросила...
С этого вечера мы часто сиживали в предбаннике. Людмила, к моему удовольствию, скоро отказалась читать «Камчадалку». Я не мог ответить ей, о чем идет речь в этой бесконечной
книге, — бесконечной потому, что за второй частью, с которой мы начали чтение, явилась третья; и девочка говорила мне, что есть четвертая.
В церкви я не молился, — было неловко пред богом бабушки повторять сердитые дедовы молитвы и плачевные псалмы; я был уверен, что бабушкину богу это не может нравиться, так же как не нравилось мне, да к тому же они напечатаны в
книгах, — значит, бог знает их на память, как и все грамотные люди.
Видел я в подвале, за столом, двух женщин — молодую и постарше; против них сидел длинноволосый гимназист и, размахивая рукой, читал им
книгу. Молодая слушала, сурово нахмурив брови, откинувшись на спинку стула; а постарше — тоненькая и пышноволосая — вдруг закрыла лицо ладонями, плечи у нее задрожали, гимназист отшвырнул
книгу, а когда молоденькая, вскочив на ноги, убежала — он упал на колени перед той, пышноволосой, и стал целовать руки ее.
— Не читал ли
книг подпольного издания?
Я ушел, чувствуя себя обманутым и обиженным: так напрягался в страхе исповеди, а все вышло не страшно и даже не интересно! Интересен был только вопрос о
книгах, неведомых мне; я вспомнил гимназиста, читавшего в подвале
книгу женщинам, и вспомнил Хорошее Дело, — у него тоже было много черных
книг, толстых, с непонятными рисунками.
Он закрывает глаза и лежит, закинув руки за голову, папироса чуть дымится, прилепившись к углу губ, он поправляет ее языком, затягивается так, что в груди у него что-то свистит, и огромное лицо тонет в облаке дыма. Иногда мне кажется, что он уснул, я перестаю читать и разглядываю проклятую
книгу — надоела она мне до тошноты.
— Стой, — говорит Смурый, — да это ж не стихи! Дай
книгу…
Он сердито перелистывает толстые, синие страницы и сует
книгу под тюфяк.
На мое горе у него в черном сундуке, окованном железом, много
книг — тут: «Омировы наставления», «Мемории артиллерийские», «Письма лорда Седенгали», «О клопе насекомом зловредном, а также об уничтожении оного, с приложением советов против сопутствующих ему»; были
книги без начала и конца. Иногда повар заставлял меня перебирать эти
книги, называть все титулы их, — я читал, а он сердито ворчал...
— Я не стряпаю, а готовлю, стряпают — бабы, — сказал он, усмехаясь; подумав, прибавил: — Разница меж людьми — в глупости. Один — умнее, другой — меньше, третий — совсем дурак. А чтобы поумнеть, надо читать правильные
книги, черную магию и — что там еще? Все
книги надо читать, тогда найдешь правильные…
— Ты — читай! Не поймешь
книгу — семь раз прочитай, семь не поймешь — прочитай двенадцать…
— Будь ты, птица, побольше, то я бы многому тебя научил. Мне есть что сказать человеку, я не дурак… Ты читай
книги, в них должно быть все, что надо. Это не пустяки,
книги! Хочешь пива?
— Ерунда, сказка! Я знаю — есть другие
книги…
Отнял у меня
книгу, принес от капитанши другую и угрюмо приказал...
Взял у меня из рук
книгу и внимательно рассмотрел ее, окапав переплет слезами.
— Хорошая
книга! Просто — праздник!
— Это настоящий король! — внушительно говорил он. Мне
книга показалась скучной.
— Хлупость! Что мне до него, до Томася? На что он мне сдался? Должны быть иные
книги…
Однажды я сказал ему, что мне известно — есть другие
книги, подпольные, запрещенные; их можно читать только ночью, в подвалах.
Незаметно для себя я привык читать и брал
книгу с удовольствием; то, о чем рассказывали
книги, приятно отличалось от жизни, — она становилась все тяжелее.
Церковных
книг и житий он не любил.
Мне захотелось сделать ему приятное — подарить
книгу. В Казани на пристани я купил за пятачок «Предание о том, как солдат спас Петра Великого», но в тот час повар был пьян, сердит, я не решился отдать ему подарок и сначала сам прочитал «Предание». Оно мне очень понравилось, — все так просто, понятно, интересно и кратко. Я был уверен, что эта
книга доставит удовольствие моему учителю.
Но, когда я поднес ему
книгу, он молча смял ее ладонями в круглый ком и швырнул за борт.
— Вот как твою
книгу, дурень! — сказал он угрюмо. — Я ж тебя учу, как собаку, а ты все хочешь дичь жрать, а?
— Это — какая
книга? Я глупости все уж читал! Что в ней написано — правда? Ну, говори!
— На-ка, вот тебе! Это хорошее рукоделье, это мне крестница вышила… Ну, прощай! Читай
книги — это самое лучшее!
Когда я говорю о Смуром и его
книгах, они смотрят на меня подозрительно; старуха говорит, что
книги сочиняют дураки и еретики.
Молодая хозяйка тоже боится
книг.
Иногда я употреблял слова из
книг Смурого; в одной из них, без начала и конца, было сказано: «Собственно говоря, никто не изобрел пороха; как всегда, он явился в конце длинного ряда мелких наблюдений и открытий».
В одной из квартир жил закройщик лучшего портного в городе, тихий, скромный, нерусский человек. У него была маленькая, бездетная жена, которая день и ночь читала
книги. На шумном дворе, в домах, тесно набитых пьяными людьми, эти двое жили невидимо и безмолвно, гостей не принимали, сами никуда не ходили, только по праздникам в театр.
Я часто видел, как она, покачиваясь, словно прихрамывая, мелкими шагами идет по дамбе, с
книгами в ремнях, словно гимназистка, простенькая, приятная, новая, чистая, в перчатках на маленьких руках.
Маленькая закройщица считалась во дворе полоумной, говорили, что она потеряла разум в
книгах, дошла до того, что не может заниматься хозяйством, ее муж сам ходит на базар за провизией, сам заказывает обед и ужин кухарке, огромной нерусской бабе, угрюмой, с одним красным глазом, всегда мокрым, и узенькой розовой щелью вместо другого. Сама же барыня — говорили о ней — не умеет отличить буженину от телятины и однажды позорно купила вместо петрушки — хрен! Вы подумайте, какой ужас!
Не поверил я, что закройщица знает, как смеются над нею, и тотчас решил сказать ей об этом. Выследив, когда ее кухарка пошла в погреб, я вбежал по черной лестнице в квартиру маленькой женщины, сунулся в кухню — там было пусто, вошел в комнаты — закройщица сидела у стола, в одной руке у нее тяжелая золоченая чашка, в другой — раскрытая
книга; она испугалась, прижала
книгу к груди и стала негромко кричать...
Я начал быстро и сбивчиво говорить ей, ожидая, что она бросит в меня
книгой или чашкой. Она сидела в большом малиновом кресле, одетая в голубой капот с бахромою по подолу, с кружевами на вороте и рукавах, по ее плечам рассыпались русые волнистые волосы. Она была похожа на ангела с царских дверей. Прижимаясь к спинке кресла, она смотрела на меня круглыми глазами, сначала сердито, потом удивленно, с улыбкой.
Ткнула чашку на поднос, бросила
книгу на стол и, сложив ладошки, заговорила густым голосом взрослого человека...
Я сделал это и снова увидал ее на том же месте, также с
книгой в руках, но щека у нее была подвязана каким-то рыжим платком, глаз запух. Давая мне
книгу в черном переплете, закройщица невнятно промычала что-то. Я ушел с грустью, унося
книгу, от которой пахло креозотом и анисовыми каплями.
Книгу я спрятал на чердак, завернув ее в чистую рубашку и бумагу, боясь, чтобы хозяева не отняли, не испортили ее.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но, посмотрев картинки, складывали на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали под кровать, где уже лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл пол в спальне, под эти
книги подтекала грязная вода. Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
В субботу, развешивая на чердаке белье, я вспомнил о
книге, достал ее, развернул и прочитал начальную строку: «Дома — как люди: каждый имеет свою физиономию».
Это удивило меня своей правдой, — я стал читать дальше, стоя у слухового окна, я читал, пока не озяб, а вечером, когда хозяева ушли ко всенощной, снес
книгу в кухню и утонул в желтоватых, изношенных страницах, подобных осенним листьям; они легко уводили меня в иную жизнь, к новым именам и отношениям, показывая мне добрых героев, мрачных злодеев, непохожих на людей, приглядевшихся мне.
Свеча почти догорела, подсвечник, только что утром вычищенный мною, был залит салом; светильня лампадки, за которою я должен был следить, выскользнула из держальца и погасла. Я заметался по кухне, стараясь скрыть следы моих преступлений, сунул
книгу в подпечек и начал оправлять лампадку. Из комнат выскочила нянька.
Я молчал, точно свалившись откуда-то с высоты, весь разбитый, в страхе, что она найдет
книгу, а она кричала, что я сожгу дом. Пришел хозяин с женой ужинать, старуха пожаловалась им...
Ужиная, они все четверо пилили меня своими языками, вспоминая вольные и невольные проступки мои, угрожая мне погибелью, но я уже знал, что все это они говорят не со зла и не из добрых чувств, а только от скуки. И было странно видеть, какие они пустые и смешные по сравнению с людьми из
книги.
Тогда я встал, вынул
книгу из подпечка, подошел к окну; ночь была светлая, луна смотрела прямо в окно, но мелкий шрифт не давался зрению.
Взяв с полки медную кастрюлю, я отразил ею свет луны на
книгу — стало еще хуже, темнее.
Держа
книгу в руках, она больно стучала ею по плечам моим, красная со зла, яростно вскидывая рыжей головою, босая, в одной рубахе.
«Пропала
книга, изорвут», — думал я.
Узнав, что
книга принадлежит священнику, они все еще раз осмотрели ее, удивляясь и негодуя, что священник читает романы, но все-таки это несколько успокоило их, хотя хозяин еще долго внушал мне, что читать — вредно и опасно.