Неточные совпадения
Такие повторения предыдущего ничуть не портили добрых отношений между сторонами. Упомянутый ротмистром
учитель был именно одним из тех клиентов, которые чинились лишь затем, чтобы тотчас же разрушиться. По своему интеллекту это был
человек, ближе всех других стоявший к ротмистру, и, быть может, именно этой причине он был обязан тем, что, опустившись до ночлежки, уже более не мог подняться.
Почти каждый день, возвращаясь с репортажа,
учитель приносил с собой газету, и около него устраивалось общее собрание всех бывших
людей. Они двигались к нему, выпившие или страдавшие с похмелья, разнообразно растрепанные, но одинаково жалкие и грязные.
Вылезал откуда-нибудь из угла Конец — мрачный, молчаливый, черный пьяница, бывший тюремный смотритель Лука Антонович Мартьянов,
человек, существовавший игрой «в ремешок», «в три листика», «в банковку» и прочими искусствами, столь же остроумными и одинаково нелюбимыми полицией. Он грузно опускал свое большое, жестоко битое тело на траву, рядом с
учителем, сверкал черными глазами и, простирая руку к бутылке, хриплым басом спрашивал...
— Но лучше б вам, молодой
человек, удалиться от нас, — посоветовал
учитель, оглядывая этого парня своими печальными глазами.
Когда в ночлежку явился
учитель, Тяпа уже давно жил в ней. Он долго присматривался к
учителю, — чтобы посмотреть в лицо
человеку, Тяпа сгибал весь свой корпус набок, — долго прислушивался к его разговорам и как-то раз подсел к нему.
А
учитель всё плакал, наслаждаясь слезами. С этих пор они стали друзьями, и бывшие
люди, видя их вместе, говорили...
Когда все эти
люди соберутся вокруг
учителя с его газетой — начинается чтение.
Учителя уважали
люди более степенные, на что-то надеявшиеся, чего-то ожидавшие, вечно чем-то занятые и редко сытые.
— Пошел к черту! — вскричал Кувалда. Его разговоры с Объедком всегда так кончались. Вообще без
учителя его речи, — он сам это знал, — только воздух портили, расплываясь в нем без оценки и внимания к ним; но не говорить — он не мог. И теперь, обругав своего собеседника, он чувствовал себя одиноким среди своих
людей. А говорить ему хотелось, и потому он обратился к Симцову...
— Он? Пьяница!
Учителем был — выгнали. Пропился, пишет в газеты, сочиняет прошения. Очень подлый
человек!
Метеор пошел в ночлежку и зажег в ней лампу. Тогда из двери ночлежки протянулась во двор широкая полоса света, и ротмистр вместе с каким-то маленьким
человеком вели по ней
учителя в ночлежку. Голова у него дрябло повисла на грудь, ноги волочились по земле и руки висели в воздухе, как изломанные. При помощи Тяпы его свалили на нары, и он, вздрогнув всем телом, с тихим стоном вытянулся на них.
Таинственная, всё уничтожающая сила, именуемая смертью, как бы оскорбленная присутствием этого пьяного
человека при мрачном и торжественном акте ее борьбы с жизнью, решила скорее кончить свое бесстрастное дело, —
учитель глубоко вздохнул, тихо простонал, вздрогнул, вытянулся и замер.
Бывшие
люди исчезали один по одному. Телега въехала во двор. Какие-то унылые оборванцы уже тащили из ночлежки
учителя.
Но Кувалда молчал. Он стоял между двух полицейских, страшный и прямой, и смотрел, как
учителя взваливали на телегу.
Человек, державший труп под мышки, был низенького роста и не мог положить головы
учителя в тот момент, когда ноги его уже были брошены в телегу. С минуту
учитель был в такой позе, точно он хотел кинуться с телеги вниз головой и спрятаться в земле от всех этих злых и глупых
людей, не дававших ему покоя.
Неточные совпадения
Стародум. А ты здесь в
учителях? Вральман! Я думал, право, что ты
человек добрый и не за свое не возьмешься.
Учителей у него было немного: большую часть наук читал он сам. И надо сказать правду, что, без всяких педантских терминов, огромных воззрений и взглядов, которыми любят пощеголять молодые профессора, он умел в немногих словах передать самую душу науки, так что и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна, наука. Он утверждал, что всего нужнее
человеку наука жизни, что, узнав ее, он узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался
человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что
учитель говорит «из-под печки».
Самгин чувствовал себя небывало скучно и бессильно пред этим
человеком, пред Лидией, которая слушает мужа, точно гимназистка, наивно влюбленная в своего
учителя словесности.
— Будучи несколько, — впрочем, весьма немного, — начитан и зная Европу, я нахожу, что в лице интеллигенции своей Россия создала нечто совершенно исключительное и огромной ценности. Наши земские врачи, статистики, сельские
учителя, писатели и вообще духовного дела
люди — сокровище необыкновенное…