Неточные совпадения
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех
этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает
не легко и
не скоро, что
он до последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и
частей,
он еще тысячи миль носится
по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Механик, инженер
не побоится упрека в незнании политической экономии:
он никогда
не прочел ни одной книги
по этой части;
не заговаривайте с
ним и о естественных науках, ни о чем, кроме инженерной
части, —
он покажется так жалко ограничен… а между тем под
этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику.
«
Это не по моей
части, — сказал
он.
— «Что ж
не выменял?» — «
Не отдают; да
не уйдет она от меня!»
Эти шесть миль, которые мы ехали с доктором, большею
частью по побочным дорогам, были истинным истязанием, несмотря на живописные овраги и холмы: дорогу размыло дождем, так что
по горам образовались глубокие рытвины, и экипажи наши
не катились, а перескакивали через
них.
Вечером я предложил в своей коляске место французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в поле, через С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На площади, кругом сквера, стояли экипажи. В
них сидели гуляющие. Здесь большею
частью гуляют сидя. Я
не последовал
этому примеру, вышел из коляски и пошел бродить
по площади.
Хожу
по лесу, да лес такой бестолковый,
не то что тропический: там или вовсе
не продерешься сквозь
чащу, а если продерешься, то
не налюбуешься красотой деревьев,
их группировкой, разнообразием; а здесь можно продраться везде, но деревья стоят так однообразно, прямо, как свечки: пихта, лиственница, ель; ель, лиственница, пихта, изредка береза; куда ни взглянешь, везде
этот частокол; взгляд теряется в печальной бесконечности леса.
Мая извивается игриво, песчаные мели выглядывают так гостеприимно, как будто говорят: «Мы вас задержим, задержим»; лес
не темный и
не мелкий частокол, как на болотах, но заметно покрупнел к реке; стал
чаще являться осинник и сосняк. Всему
этому несказанно обрадовался Иван Григорьев. «Вон осинничек, вон соснячок!» — говорил
он приветливо, указывая на знакомые деревья. Лодка готова, хлеб выпечен, мясо взято — едем. Теперь платить будем прогоны
по числу людей, то есть сколько будет гребцов на лодках.
«Где же вы бывали?» — спрашивал я одного из
них. «В разных местах, — сказал
он, — и к северу, и к югу, за тысячу верст, за полторы, за три». — «Кто ж живет в тех местах, например к северу?» — «
Не живет никто, а кочуют якуты, тунгусы, чукчи. Ездят
по этим дорогам верхом, большею
частью на одних и тех же лошадях или на оленях.
По колымскому и другим пустынным трактам есть, пожалуй, и станции, но какие расстояния между
ними: верст
по четыреста, небольшие — всего
по двести верст!»
Несколько часов продолжалось
это возмущение воды при безветрии и наконец стихло.
По осмотре фрегата
он оказался весь избит. Трюм был наполнен водой, подмочившей провизию, амуницию и все частное добро офицеров и матросов. А главное,
не было более руля, который, оторвавшись вместе с
частью фальшкиля, проплыл, в числе прочих обломков, мимо фрегата — «продолжать берег»,
по выражению адмирала.
Неточные совпадения
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у
него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски.
Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для
него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра
он отправлялся в поход
по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние
его было до такой степени изощрено, что
он мог безошибочно угадать составные
части самого сложного фарша.
Это была такая ничтожная подробность в громадной серии многотрудных
его подвигов
по сей
части, что
не вызвала в
нем даже потребности в стратегических соображениях, могущих обеспечить
его походы на будущее время…
Чем долее Левин косил, тем
чаще и
чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже
не руки махали косой, а сама коса двигала за собой всё сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы
по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой.
Это были самые блаженные минуты.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал
их, интересуясь
ими, как развитием знакомых
ему, как естественнику
по университету, основ естествознания, но никогда
не сближал
этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время
чаще и
чаще приходили
ему на ум.
— Ну, в
этом вы,
по крайней мере, сходитесь со Спенсером, которого вы так
не любите;
он говорит тоже, что образование может быть следствием бо́льшего благосостояния и удобства жизни,
частых омовений, как
он говорит, но
не умения читать и считать…