Неточные совпадения
Эдак, пожалуй, можно спросить, зачем я на днях
уехал из Лондона, а несколько лет
тому назад из Москвы, зачем через две недели
уеду из Портсмута и т. д.?
Мудрено ли, что при таких понятиях я
уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и
то, что,
уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
Через день, по приходе в Портсмут, фрегат втянули в гавань и ввели в док, а людей перевели на «Кемпердоун» — старый корабль, стоящий в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы,
то есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я
уехал в Лондон, пожил в нем, съездил опять в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
Я видел и англичан, но
те не лежали, а куда-то
уезжали верхом на лошадях: кажется, на свои кофейные плантации…
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его
уехать, и дня через два, с
тем же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Встречаешь европейца и видишь, что он приехал сюда на самое короткое время, для крайней надобности; даже у
того, кто живет тут лет десять, написано на лице: «Только крайность заставляет меня томиться здесь, а
то вот при первой возможности
уеду».
Стали потом договариваться о свите, о числе людей, о карауле, о носилках, которых мы требовали для всех офицеров непременно. И обо всем надо было спорить почти до слез. О музыке они не сделали, против ожидания, никакого возражения; вероятно, всем, в
том числе и губернатору, хотелось послушать ее.
Уехали.
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь, когда идем, воротимся ли, упрашивая сказать день, когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», — отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за день до отхода — и
того нет. На них, очевидно, напала тоска. Наступила их очередь быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая отвечать на вопросы. Так они и
уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы сели обедать.
Беда им, да и только! «Вы представьте, — сказал Эйноске, — наше положение: нам велели узнать, а мы воротимся с
тем же, с чем
уехали».
Японцы
уехали с обещанием вечером привезти ответ губернатора о месте. «Стало быть, о прежнем,
то есть об отъезде, уже нет и речи», — сказали они,
уезжая, и стали отирать себе рот, как будто стирая прежние слова. А мы начали толковать о предстоящих переменах в нашем плане. Я еще, до отъезда их, не утерпел и вышел на палубу. Капитан распоряжался привязкой парусов. «Напрасно, — сказал я, — велите опять отвязывать, не пойдем».
Какой-нибудь мистер Каннингам или другой, подобный ему представитель торгового дома проживет лет пять, наживет тысяч двести долларов и
уезжает, откуда приехал, уступая место другому члену
того же торгового дома.
Так
те, не успев ни в чем, и
уехали на французском военном судне, под командою, кажется, адмирала Сесиля, назад, в Китай.
Солдаты все тагалы. Их, кто говорит, до шести, кто — до девяти тысяч. Офицеры и унтер-офицеры — испанцы. По всему плацу босые индийские рекруты маршировали повзводно; их вел унтер-офицер, а офицер, с бамбуковой палкой, как коршун, вился около. Палка действовала неутомимо, удары сыпались
то на голые пятки,
то на плечи, иногда на затылок провинившегося… Я поскорей
уехал.
Корейцы увидели образ Спасителя в каюте; и когда, на вопрос их: «Кто это», успели кое-как отвечать им, они встали с мест своих и начали низко и благоговейно кланяться образу. Между
тем набралось на фрегат около ста человек корейцев, так что принуждены были больше не пускать. Долго просидели они и наконец
уехали.
В Киренске я запасся только хлебом к чаю и
уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе к Иркутску,
тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих на вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят в дохах из собачьей шерсти, в щегольских шапках. Тут ехал приискатель с семейством, в двух экипажах, да я — и всем доставало лошадей. На станциях уже не с боязнью, а с интересом спрашивали: бегут ли за нами еще подводы?
«Зачем я здесь? А если уж понесло меня сюда,
то зачем я не воспользовался минутным расположением адмирала отпустить меня и не
уехал? Ах, хоть бы опять заболели зубы и голова!» — мысленно вопил я про себя, отвращая взгляд от шканечного журнала.
Но дело в том, ― она, ожидая этого развода здесь, в Москве, где все его и ее знают, живет три месяца; никуда не выезжает, никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что, понимаешь ли, она не хочет, чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна Варвара ― и
та уехала, считая это неприличным.
— Эта нежность мне не к лицу. На сплетню я плюю, а в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас, что я сватался и получил отказ, что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся…
Тот уезжает завтра или послезавтра навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и прежде ничего не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно, что живу, что нет с тех пор, как решено, что Вера Васильевна не будет никогда моей женой…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)
Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
— Я не знаю, — отвечал он, не думая о
том, что говорит. Мысль о
том, что если он поддастся этому ее тону спокойной дружбы,
то он опять
уедет ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.
Но в
ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала волнение при мысли о Вронском и
уезжала скорее, чем хотела, только для
того, чтобы больше не встречаться с ним.
Домашний доктор давал ей рыбий жир, потом железо, потом лапис, но так как ни
то, ни другое, ни третье не помогало и так как он советовал от весны
уехать за границу,
то приглашен был знаменитый доктор.
— Если так,
то мы не
уедем совсем.