Неточные совпадения
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он
садится к столу, кладет ноги в назначенный для
того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем целый день.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После
того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он
садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Сядешь на эту софу, и какая бы качка ни была — килевая ли,
то есть продольная, или боковая, поперечная, — упасть было некуда.
Когда мы
сели в шлюпку, корабль наш был верстах в пяти; он весь день
то подходил к берегу,
то отходил от него. Теперь чуть видны были паруса.
Нас
село за обед человек шестнадцать. Whetherhead
сел подле меня. Я разлил всем суп, в
том числе и ему, и между нами завязался разговор, сначала по-английски, но потом перешел на немецкий язык, который знаком мне больше.
И нынче еще упорный в ненависти к англичанам голландский фермер, опустив поля шляпы на глаза, в серой куртке, трясется верст сорок на кляче верхом, вместо
того чтоб
сесть в омнибус, который, за три шилинга, часа в четыре, привезет его на место.
Она начала немного жеманиться, но потом
села за фортепиано и пела много и долго:
то шотландскую мелодию,
то южный, полуиспанский-полуитальянский, романс.
Мы
сели на стульях, на дворе, и смотрели, как обезьяна
то влезала на дерево,
то старалась схватить которого-нибудь из бегавших мальчишек или собак.
Но это было нелегко, при качке, без Фаддеева, который где-нибудь стоял на брасах или присутствовал вверху, на ноках рей: он один знал, где что у меня лежит. Я отворял
то тот,
то другой ящик, а ящики лезли вон и толкали меня прочь. Хочешь
сесть на стул — качнет, и
сядешь мимо. Я лег и заснул. Ветер смягчился и задул попутный; судно понеслось быстро.
Он двоих пригласил
сесть с собой в карету, и сам, как сидел в лавке, так в
той же кофте, без шапки, и шагнул в экипаж.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин,
то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и
сел на уступленное место — и в
то же мгновение вскочил: уж не
то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Ходишь вечером посидеть
то к
тому,
то к другому; улягутся наконец все, идти больше не к кому, идешь к себе и
садишься вновь за работу.
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь, когда идем, воротимся ли, упрашивая сказать день, когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», — отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за день до отхода — и
того нет. На них, очевидно, напала тоска. Наступила их очередь быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая отвечать на вопросы. Так они и уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы
сели обедать.
Нас попросили отдохнуть и выпить чашку чаю в ожидании, пока будет готов обед. Ну, слава Богу! мы среди живых людей: здесь едят. Японский обед! С какой жадностью читал я, бывало, описание чужих обедов,
то есть чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать у китайцев, у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что будет, как подадут, как
сядут — все это занимало нас.
Потом
сели за стол, уже не по-прежнему, а все вместе, на европейский лад,
то есть все четверо полномочных, потом Тамея да нас семь человек.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек
село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и
то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Жители между
тем собирались вдали толпой; четверо из них, и, между прочим, один старик, с длинным посохом,
сели рядом на траве и, кажется, готовились к церемониальной встрече, к речам, приветствиям или чему-нибудь подобному.
При этом, конечно, обыкновенный, принятый на просторе порядок нарушается и водворяется другой, необыкновенный. В капитанской каюте, например, могло поместиться свободно — как привыкли помещаться порядочные люди — всего трое, если же потесниться,
то пятеро. А нас за стол
садилось в этой каюте одиннадцать человек, да в другой, офицерской, шестеро. Не одни вещи эластичны!
Река, чем ниже,
тем глубже, однако мы
садились раза два на мель: ночью я слышал смутно шум, возню; якуты бросаются в воду и тащат лодку.
Обычаи здесь патриархальные: гости пообедают, распростятся с хозяином и отправятся домой спать, и хозяин ляжет, а вечером явятся опять и
садятся за бостон до ужина. Общество одно. Служащие, купцы и жены
тех и других видятся ежедневно и… живут все в больших ладах.
В другой раз, где-то в поясах сплошного лета, при безветрии, мы прохаживались с отцом Аввакумом все по
тем же шканцам. Вдруг ему вздумалось взобраться по трехступенной лесенке на площадку, с которой обыкновенно, стоя, командует вахтенный офицер. Отец Аввакум обозрел море и потом, обернувшись спиной к нему, вдруг…
сел на эту самую площадку «отдохнуть», как он говаривал.
А иногда он проснется такой бодрый, свежий, веселый; он чувствует: в нем играет что-то, кипит, точно поселился бесенок какой-нибудь, который так и поддразнивает его то влезть на крышу,
то сесть на савраску да поскакать в луга, где сено косят, или посидеть на заборе верхом, или подразнить деревенских собак; или вдруг захочется пуститься бегом по деревне, потом в поле, по буеракам, в березняк, да в три скачка броситься на дно оврага, или увязаться за мальчишками играть в снежки, попробовать свои силы.